Мертвые уши или Смерть Антона Петровича Щедрикова-Салтына

Том 1
фрагмент 53

разминая бицепсы на шведской стенке, хирург Алексей Михайлович Зумкин говорил пациенту Антону Петровичу Щедрикову-Салтыну, растянувшемуся на шевиотовом мате под варяжскими брусьями и перекладинами, в больничном боксе, после процедур). Говорил, что после протемнения светоскоп определяет этиологию его болезни как страх перед разоблаченьем, - значит, в прошлом Антона Петровича есть червоточина, оказавшаяся стимулятором его недуга и повлекшая за. Антон Петрович сперва отнекивался, возражая - “не видно за моим прошлым того, что не смог бы высветлить юпитер публичности” - но затем поведал вот что (тайком записанное на бобины зумкинского шпионофона с автоматическим размикшированием зерен выдумки от плевел достоверности):
В 199... год Великой Вранцузской реконструкции и грандиозного Римлянского Римейка я отошел от дел, остепенился и поселился в лофте в Аптекарском переулке. Перед этим я прокутил уйму с бесприданницей Ларой в галантном гэлльском Пижаре, где в ресторане на Сильфелевой башне (что неподалеку от Сифилийских полей) из своего заржавленного трофейного “дарвалдая” ее застрелил скромный сутяга Ластиков. Мой троедневный траур своим трагическим цинизмом растрогал всех бульварных фригийских товарок, - до этого они смотрели на меня недотроллями. Сколько их, не пересчитать, перебывало в моем люксе в отеле “Херника” на плац Тру-ля-ля в то троедневное разговение горя...
После утраты Лары я вернулся в свой город и мой дон-жуанский список пополнили всего четыре метрески (как они меня волхвовали) - Мария, Магда, Лина и Марфа, если не считать случайного и не к чему хорошему адюльтера в Каннах с Галей Лейской, телеграфистской, дочкой, внучкой, правнучкой династии телеграфистов, в оной еще Империи обслуживавших губернский Темноалейск (там правнучку князей Мещерских застрелил в 191.. году на белопольском перроне конопатый офицер-белоручка, в чирьях и с заячьей губой, и потом плакал, уткнувшись в чью-то пазуху, что она больше не хотела, а конвоир - дородный Жан д'Арм Жене - удивлялся, как она вообще с ним могла, чудачка, с таким сопляком).
Служба внутренней секретности перехватила телеградус, посланный Галей своей конфидентке Иде Деевой с аудиовизуальными выжимками их нашего романа. За преступную связь с бывшей компатриоткой я был сразу препровожден в Ключеградский каземат ( отбывавшие там кожевенник Гессе и суконщик манн по своему лопотали эту цитадель “Шлиссельбургом”), где дожидался.
Сокамерником моим пребывал беллетрист Белошвейкин, родом из поповичей, разночинец. Своими пасквилями и наветами он подбрасывал дрова в топку национальной смуты, и после того, как цензурой было зарублено семь номеров издаваемого им журнала “Соременник” (о пользе и вреде телесных наказаний), его постановили упечь до лучших.
В медальоне, что носил он на волосатой, наверно, груди, точно не помню, был выгравирован портрет Катерины Измайловны, вокзальной вокализки из вагон-ресторанного джаз-банда, подобранной им в метель на финно-морском полустанке Лесколово, тут же обвенчанной с ним и тут же потерянной в пурге с каким-то попутчиком из пуритан (позже, прожив с эти попутчиком лет десять, она отравила его лже-лисичками с тыквенной подливой. после чего пополнила девятый концентрационный круг Имперского каторжного одубения, а имя ее изрядно муссировалось в суфражистской прессе с протестами против).
Белошвейкин был неугомонен и непокладист: между чаянскими чаепитиями и “фламинголом” (подвижная тюремная забава, сводящаяся к инсценировке охоты на “фламинго”: один с трезубцем и сетью, другой - с павлиньими перьями в набедреннике) он на вощенной бумаге строчил opus magnum “Косарь нашел нам Каин”, где доказывал, что Каин - это ключ ( в смысле источник. ручей) национального бессмертия, а также ключ (отмычка) к Боб-Ку ( так в поморских камланиях называется Рад, предстоящий нам после смерти). Опус его казался мне неудачной пародией на полиотеический памфлет “Жить не во ржи” Жана Волжана (псевдоним вермонтского аутсайдера Сана Солжана). Также белошвейкинская лабуда смахивала на трактат “Не могу мычать” Лео Фэта (псевдоним третьестепенного русского футболиста из графов Толстых, подвизавшегося в публицистике). Отбитый на тивитайпе в “годину глада на Поволжье”, как претенциозно маркировалась эта пора в Большой Энциклопедии Фальсификаций, трактат Лео Фэта повествовал от лица рогатого и безрого скота о тяготах “мренья” (диалектное индоиранское словцо для обозначения состояния последнего тренья и пренья с жизнью). Единственным дельным пунктом мне представлялась вымученная этим самым скотом ремарка, что пора вернуть богу билет или номерок на скотобойню. Тракта вызвал нешуточный резонанс миллионов на двадцать секунд, но затем был оттеснен из горячих строк топ-десяток бестселлерами Артемия Сладкого, - и забылся. Все равно скот мрел, а Лео Фэт зарабатывал гонорары и гонореи.
Следя за усердством Белошвейкина в литературной таске, я также решил поупражняться в изящной ловле слов “мышью” на дисплее персонального “Райтера”. Дотоле далекий от романических затей и программирования событийности, я сразу так поднаторел в этом, что через две недели отпринтировал весьма фривольный двухтомник “Волна и мыс”. Пикантную штучку для тугомордых девиц и тучных вдовцов. На протяжении первого тома скромный студент Жан третируется двенадцатилетними либертинками Жюльеттой и Жюстиной в каком-то силезском хостеле. Во втором томе на лигурийской вилле два пожилых либертина Жюль Вер Харн и Сен-Жюст третируют хазарскую курсистку Веру Павловну, сняв с нее только леопардовый жакет и даже не расшнуровав на ней прюнелевых мокасин. Финально в Семнадцатиколонном Зале Суда в Нью-Руане патологические либертины и либертинки (их четверо на скамье подсудимых) присуждены к пожизненным рудникам в Яицком Уранске. А тройка славных перовских ребят в нагольных тулупчиках на передвижнических “амстердамках” (узенькие терракотовые саночки) транспортируют трупы Веры Павловны и влюбленного в нее студента по майолике льда лилового озера где-то в Ильменском Сиаме, в глубине сцены. Когда писал эпилог, даже прослезился: лед озера проломился, санки скользнули под его скорлупу, и в атмосфере смерти стало жидко и жутко, как в жизни.
Регулярно наезжал ко мне на нормированные свидания поэт Николай Павлович Неуродов, изрядно ударявший по русским женщинам и оттого теперь прячущий в креповый парусинник свой красный проваленный нос. Я передал ему в табакерке микрофильмированный экземпляр своего труда с наказом опубликовать без купюр и перемарывания капилляркой цензора. Тот согласился, а через неделю эфонировал мне, что когда он уселся в аэросани, застегнул на них полость медвежью и отсчитал ключнику кофейные (багряные гривны с мокрыми от крови бородками небожителей), то табакерка с рукописью моей выскользнула из-под полости, и заметил это он только в пике полета (аэросани набрали высоту, взвились в хлорированное небо, подобрали шоссийные полозья и легли на курс к департаменту). Я было матюгнулся, но он уверил меня, что тотчас дал в “Содомических новостях” текстуру о пропаже, и на следующий же ему принес утраченное низкорослый скорняк, даже отказавшийся от солидного вознаграждения “сольвейгами” из-за (как он выразился) “возвышенного журавлиного ступания прозаических периодов” ( подозреваю, этот период выдумал сам Неуродов, чтобы не отслюнявить скорняку причитающийся ему куш, о коем тот, неграмотный, и не догадывался).
Я принялся ждать публикации моего скромного, а Белошвейкина тем временем перевели в замок Альбидон, что у Восьмиреченска, в Камчатии, где он и скончался по прошествии двух недель: по официальной версии - от обострения темзийской лихорадки, а по неофициальной...но их было много, и молчали о них в тряпочку, а кто пытался что-то дознаться, те уже после молчали в тампоны с хлороформом в мерклевских пыточных подземельях.
Как-то в осеннее предполудние ко мне ввалился в ондатровой шубе старший каптенармус Виссарион Иосифович Чернявский из Центрального Экзерцир-хауза русской литературы им. Артемия Сладкого (псевдоним Мафусаила Ферзева, вольноотпущенника с Капри). а за ним семенил сам Неуродов в холщовой “достоевке” (униформа государственных распутников). Чернявский утер батистовым платком свою одутловатую физию, всю в созвездиях экзем, и торжественно потрепал меня по плечу, - оказалось, мое детище опубликовано, собрало восторженную прессу; права на эту и последующие мои эскапады куплены с потрохами и операция принесла мне одновременно девять миллионов тосканских золотых лир, а также не пересчитать сколько тысяч серебряных мантуанских арф ренты, пожизненно. А я, раскрыв шагреневый переплет, с каким-то изуверским холодом чуть ниже пояса и с конвульсиями в суставах, удостоверился, что под моей фамилией и под моим названием издана тягомотная белиберда Белошвейкина, его гноящийся гражданским пафосом “Косарь...” вместо моей обкатанной лазурным юмором “Волны...”. То ли уже догадавшийся о своем ближайшем Белошвейкин подменил в табакерке мою рукопись своею во время моих профилактических рандеву с тюремной окулисткой Акулиной, - пока она склонялась над алфавитом таблицы с вибратором указки, я успевал приподнять полы ее медхалата, и в результате был признаваем то непоправимо близоруким, то неприлично дальнозорким в тот момент, когда позвякивая болванками и бодянками в окулисью вваливался комендант Каземата Родион Старообрядцев, в общем-то недурной самодур, обожавший самолично отрубать головы престарелым преступницам (вороватым процентщицам и старожилкам долговых ям) в специально оборудованный кельях с плахами, замаскированными под бильярдные столы: помню, заключенных частенько загоняли в эти кельи. выстраивали гусеницеподобными шеренгами, и их порядком мутило, когда после взмаха топора из китового уса седовласая голова катилась с мерным дроботом в жестяную лузу, оставляя по себе на зеленом сукне красные зигзаги.
Или белошвейкинскую рукопись подкинул один из его сподвижников - важная шашка в терартистическом отделе МПП ( Монополии на Подпольность и Полулегальность), осознавая, что каламбурная фамилия Белошвейкин у цензуры встанет костью в горле, а моя, не менее каламбурная, еще туда-сюда, проканает. Что гадать? - до сих пор это не прояснилось и не прояснится, надеюсь, никогда. Сразу после визита Неуродова и Чернявского я зарылся в свою соломенную тахту и от обиды ревел тромбонно (так трубит упряжной трудяга, помесь орловского рысака и тамбовского тяжеловоза, учуяв дымок спаленной жнивы или горящего гумна, и вдруг корпускулами своего конского предсознания поняв, что этот рейд во главе кособокой телеги для него последний, и мясницкий нож ему неизбежен, как неизбежны были много инкарнаций тому назад почетное место в римском сенате, и предоставленная сапожком калигулы прерогатива лягнуть того похотливого сенатора, с таким вожделением пялящегося на его жеребячьи достоинства; а после, по наивном кивку его ухоженной гривы этого сенатора так затрапезно задушили железной тесьмою два ливийских гладиолуха).
С годами, уже произведенный в маститые профессора черно-русской литературы и сделавшись весьма почитаемым плутовски романистом, я неизменно мандражировал, разворачивая очередную критическую борзопись, ожидая очевидеть там подписанный каким-нибудь журнальным живоглотом безоговорочный компромат о моем мошенничестве и подвохе. Эта боязнь стоила мне грыжи. постоянного свербения в гузне и изъянов в осанки, похоже, она-то и причинила мне мою последнюю maladie.
- Je comprenes vous, - озадаченно отозвался Зумкин. Вам не позавидовать. Страданий физических я облегчить Вам не смогу, но совесть канализировать надо. Вот мой рецепт: пойдите на площадь Свиную, вскарабкайтесь на лесенке приставной на кооперативный ларек - и в динамик - четырем сторонам рампы: “не я автор “Волны и мыса”! Не я! Не я...”. Покайтесь - и полегчает

Том 2
фрагмент 71
1
Пальпируя пациента в боксе для безнадежных
хирург А. М. Зумкин клял разболевшиеся десны.
На нем - с кокардой минздрава парчовая скуфейка,
букли под нею уложены электрощипцами и феном.

2
Цинковый пол подметая китайского халата
полами, на венской полке нашаривал он пластырь,
турецкой марли очесы, латук и футляр для ланцета,
а также канистру с пиявками для профилактик абсцесса.

3
Он хлорировал пробирку с мириадами микробов,
и с видеомедкарты снял компьютерную блокировку.
Провода авторучки он подключил к дистиллятора клеммам
и сделал стерильную выписку из истории болезни.

4
“Раздевайтесь”. -о н фыркнул и повернулся, сконфузясь, тылом
к больному - Антону Петровичу Щедрикову-Салтыну.
Тот повиновался - и отразились дефекты торса
в елизаветинском трюмо амбулаторном.

5
“Экий вы, братец, дистрофик”, - А.М. Зумкин голосом скряги
процедил свой вердикт пациенту на ухо три раза кряду:
“Соболезную (каламбурист) у вас, батенька, рак ушка
с метастазами в темя ( далее в диагнозе лакуна)

6
и с обострением мнемонии, - вы не операбельны вовсе,
тут бессильны резекция, и радиация, и пятигорские воды.
Принимайте до синевы лунные ванны на лунопеке
или в лунарии на Соляном. И пусть похлопочет

7
медкузина Анисья о массаже в термах стационара
или в палестрах сауны возле заставы Нарвской,
где в нумерах мединеттки, и...” - с мимикой гиcтриона
А.М. Зумкин выдул на гребне “Requiem” Берлиоза.

8
По логарифмам линейки он выбрил болезни зону
близ ушей Антона Петровича, обработал ее креозотом,
дезодорировал амброй, украсил венком флер-д-оранжа -
и фасону Антона Петровича позавидовал бы магараджа.

9
......................................................
.........................................................
.......................................................
............................................................

10
Возропталось Антону Петровичу: “ Протемните меня подробней,
ведь хирург Моисей Кадавр мне диагностировал ганг-рону”.
“Нет”, - А.М. Зумкин отрезал. - “Сомнения нет и тени”.
И в подтвержденье его правоты запикал истины детектор.

фрагмент 109

1
После приема Антон Петрович столовался в галактире,
уплетал трирентские тарталетки и тостеры по латински,
в бастурман калабрийский добавив фьезоланские профитроли,
заказал он по рации “эсквайтор” - пневматические дроги.

2
За баранкой “эсквайтора” макаронический веттурино
“orbit” жевал и посверкивал печаткою с лазуритом.
По Кремлевскому тракту перемахнули реку Бассейнку,
Антон Петрович задумался о... в позе любителя абсента.

3
По радио панику раздувал “последних событий” поршень -
вчера в спецколонии “Нолики”. в декоративную полночь
киллеры прирожденные, депутаты преступного клира
Эраст и Лиза Бонклайдовы вырвались из равелина.

4
В арсенале у рецидивистов кремовые эклерметы -
и уже Родион старообрядцев, комендант каземата, в морге.
“O tempora! O mores”, - чуть не поперхнувшись чипсом
Антон Петрович из несессера извлек хризолитовый чирик

5
и расплатился. когда “эсквайтор” свернул на площадь Свиную,
там казачки пороли кнутами из кожи нутрий
молодую рекрутку в дезабилье - иль нет - волонтерку.
Трибунал присудил ей пятьсот плетей за раздачу листовок

6
с призывами бойкотировать фаллоцентристские блоки
и для Лиги Стерилизации в парламенте выбить лобби.
Оказалась она Восьмого Интернационала агенткой,
диверсанткой со стажем под маской казарменной гейши.

7
Всеимперская секта скопцов снабдила ее спецзаданьем -
возмутить батальоны солдаток и массированным ударом
занять Мавзолей, Телеграф и Летний дворец Тирана,
перебить все амфоры и кратеры в покоях парадных,

8
тиару и кнастер его сжечь, разорвать фартук...-
но контрразведка взломала конспиративного файла
пароль - заговорщикам не потрафило - операция провалилась,
и аресты пошли санкционированным ливнем.

9

На площади, где щеголяют дамы гранжем и антимодой.
муляжами пластиковых дубинок ощетинились держиморды.
Экзекутор в шляпке a la charlotte с видеотелефоном
руководил наказаньем телесным не для проформы.

10
В гороховых пуховиках вышколенные шпики
в кухмистерской пропускали уральскую водку с пихтой,
ватерпасы цейсов с ажиотации публики не спуская,
следя, чтобы не заварили огнестрельную кашу.

11
Экзекутор скинул бекешу и в одной бронерубахе
над толпой десницу простер, словно играя в бабки,
в мегафон толкая телегу о наказаний пользе, -
его назидательная речь лилась как из брандспойта.

12
Не давали казачки не спуску жертве, ни сбою,
ветер крахмалил ее конфексьона ситцевые оборки.
Антон Петрович от изумленья зубами издал морзянку,
в экзекуторе невозмутимом узнав своего зятя.

13
Бросив роликовые ходули, он к ребрику плахи пробрался,
хромой бочар отделал его петровским загибом брани.
“Ты убивец!”, - возрек он зятю по гамбургскому счету,
тот отшвырнул шприц-рутен, велел выкатить бочонки

14
амонтильядо и асти, из них оперные мужички
выбили пластик затычек, отплясывая жигу.
Благодарствуя за дармовщинку, статисты в бурках и армячишках
во весь голос воспели глорию экзекутору и отчизне.

15
Антон Петрович решил: “Домой возвращенья не будет.
Пусть мой уход расценят как маниакальность бунта.
В африке духа, в аравии уха укроюсь от этих бестий,
отныне отсчитывает брегет хронометраж бегства”.

16
Играя в cache-cache со смертью, занавешусь ее тюлем,
стану дервишем или газелью на персидской миниатюре,
стану сидельничать в чайханах, кашеварничать и скорняжить,
коноплей вневременья ширяясь, тасовать лотерею понятий.

17
Вклад в “Наркобанке” сниму - и adieu! Поминай как звали...
Первой ласточкой нагряну в поместье Державиных, в Званку...”
Он сразу “эсквайтор” поймал на углу Бобовой и Огородной,
“Наркобанка” адрес продиктовал, блеснув алмазной коронкой.

18
.................................................................
..................................................................
.....................................................................
................................................................

фрагмент 116

1
Суетились у марокканского портика “Наркобанка”
клиенты в миткалевых робах и рединготах бальных.
Начеку секьюрити в кожанках выделки кордованской.
У магнитных дверей массивный “броне-альгамбр” припарковался.

2
Пломбированный люк отворился - и эклерметов цилиндры
навели на сумятицу маклеров сами Эраст и Лиза.
Не робкого десятка сутяжные. стряпчие и клерки
извлекли арбалеты из-под креп-жаккардовых жилеток.

3
Эраст в элегантных лохмотьях от лионской мануфактуры,
дабы викторию подстраховать, в эклермете поправил втулку,
в планшете проверил угол пристрелки и пули маршрутизатор -
и семерых махом одним отправил на дальний запад...

4
Папа мафии караимской Пасечник Рудый поник, и
его вафельный вицмундир окрасился соком брусничным.
Майор Ковалефф клюнул носом смерть и упал на Багрова-внука
одного из тех ноябристов, кто из бирманской ссылки вернулся.

5
Карманник Онегин было полез в портмоне пекаря Пирогова,
но оба с простреленными кумполами убрались с доски игорной.
Риэлтер Башмачкин лежал в шинели и несуразных плейботах
рядом с коллегой Печориным в расписной черкесской ковбойке.

6
Подоспели копы в трико на трапециевидных каталках,
дали очередь круговую в пандан вертолетной атаке.
Затем эстафета баталии перешла к полевым мортирам,
они бисквитными бомбами парадный подъезд молотили.

7
Антон Петрович с лоджии банка взирал на сраженья комикс,
над цирковой пантомимой спецназа смеялся до колик.
Жонглировали гранатами лейтенанты Арбенин и Ленский,
и снайперы Белкин и Мышкин мазали вправо и влево.

8
Клоунесса Элиза приникла к бинокулярному телеприцелу -
в патрульных марионеток попала прямо по центру.
Меренги мин и зефиры патронов проносились подобно циклону,
В Антона Петровича пуля вошла, описав циклоид.

9
От интоксикации болью открылся памяти клапан,
в его мозгу диапроектор прокручивал прошлого слайды:
лопатки турбины, залежь селитры, атлантический лайнер,
каверны лимана, молоки трески, воспаленные гланды...

10
Кондотьер МВД Безухов на Эраста свой “майринк” направил,
щелкнул затвор с логогрифом оружейников пражских.
Эраст принял ампулу вита-воды и бессмертия таблетку -
но накрыло его разрывным глазированным рулетом.

11
Инфант от генералии Гарин в маскарадном бурнусе шейха
литоболоид установил, хладнокровно нажал на гашетку -
и бедную Лизу изрешетила лазерная литота -
атомный спазм в эпицентре кораллового атолла.

12
Антон Петрович раскинулся в холле возле офисного аналоя,
запаковали его в брезент, присыпанный тальком и хлоркой.
Из эдемсанбата прибывший консилиум фельдшеров-алеутов
камлал. бинтуя его холодные, некрасивые уши.

13
От себя добавим: “ Печальный им выпал жребий.
Хмель эфемерной смерти не слаще чем жизни редька.
Ну и хрен с deja-vu. Не сделаешь из моего рассказа
ни поученье детям, ни на каблук накатку”.

16 октября 1995 - 4 марта 1996 года