ПРЕЛЮДИЯ
Право, сущий я поросёнок,
ни Богом, ни людьми не любимый,
но не исправлюсь ни за коврижку.
Jean-Pottage-Personne - моя кликуха,
то есть похлебка-ничего за душой-ванька,
во мне калории истерии
и внутренней пустоты ингредиенты,
запашок вырви глаз от этого коктейля -
пюре рефлексии с ложкой мести.
Я грешу плеоназмами и прочим,
но в матче на первенство грехопадений
мой счёт - вереница нулей, и только.
ГЛАВКА 79
Над моим именем горит титла,
манит казино - мекка удачи,
в компьютерном покере я калач тёртый.
Редки авантюристы такого ранга,
такой высокой игры и марки,
чемпионы в отборочном туре везенья.
Известно, невеста моя - la Poverta -
тёзка невесты святого Франциска,
но, поверьте, венчаться с нею - так тайно,
а явно свояк я игорному дому,
мелки сами выводят сальдо ставок,
зелено сукно и крупье пьян в стельку.
Запутавшись в постромках азарта,
с конногвардейцем играли в "Блю Джона",
а денщик нам подливал "Блади Ваньку".
Раз, заманив за ломберный столик
аккредитованного в patria nostra
великого визиря иль иную сошку,
обобрал его до смарагдовой липки, -
взятки с краплёной карты гладки -
он продул мне стамбульскую казначейшу.
К ней в нагрузку языковая
сексуальная казна мне досталась:
диковинки сленга типа Job-tati и Chui-mui.
Эту фарсиянку в тюрбане и злате,
в змейках бронзолеток на запястьях,
приспособил к церемониальному делу -
произвёл в массажистки моего жезла
и в стенографистки моих меморий -
сделал своей горничной и половиной.
Получил я кругленькую сумму
и лицензию на инсценировку
каскадёрских трюков теракта и шпионажа.
Месяц в Химерике ошивались,
по Фоликорнии колесили
на бронированной колымаге джипа.
Сигналя сверхзвуковым клаксоном,
мы неслись пампасами автострады
вдоль майн-ридовского чаппараля.
Я, шало-пай-мальчик-скаут,
по гудрону выписывал восьмёрки,
задевая бампером встречные кары.
Торопясь на ланч в мотель "Холи Мортус",
на полном спланировал с эстакады
и врезался в пламя бензоколонки.
Мы, саламандры, отделались малым:
контуженные взрывной волною,
с неделю промаялись в лазарете.
Моя казначейша сломала пальчик,
её отпаивал тоником с джином
и отправил в Нордцарию на воды.
По делам дилерской фирмы "Гангстер"
побывал в Шварцнегии и Кингпонге
и вылетел в аут к моей турчанке.
Сызмала комплекции тяжёлой,
я развалился в вольтеровском шезлонге,
без кашне, с Плутархом и минералкой.
Я в отрочестве подвернул ножку,
за сенными девками в ночное
сломя голову на рысаке шпаря.
В ребре у меня - хромой бес байронизма,
я среди общества водяного
внедрял технологию соблазна.
Давая виндсёрфинга уроки,
погубил княжну Мери Белл из Глазго,
племянную внучку того Белла.
Казино под горячую руку попалось,
понтировал и на zero ставил,
всё, охламон, до пффенига просифонил.
Вернулись на Мытнинскую на хаус,
я тянул резину интрижки с турчанкой,
хоть она мне до чёртиков надоела.
ГЛАВКА 13
Невысок рейтинг однообразья,
оно - пусковое устройство скуки,
чтоб реле веселия не буксовало
и не заклинило регулятор
перемен, время от времени надо,
скрепя сердце, форсировать разлуку.
Её фарс разыграл я на пять с плюсом:
сервировал я журнальный на два куверта,
постелив чернобархатную орифламму.
К ширме из гофрированной пластмассы
прикнопил уведомленье: "В отъезде" -
кукиш докучливым визитёрам.
Киноэкранно валяя ваньку
расставанья, галиматьёй шутки
я подсластил пилюлю разрыва.
Розу разлуки вручил я турчанке,
из джезвейки выкипело мокко,
а роза упала на лапу Азора.
"Не бросай меня, - турчанка молила,
как пить дать, плача, - о, почему так?" -
но я сроду плачущим пустякам не внемлю.
Выправил ей выходное пособье
и выхлопотал для неё синекуру
в секс-дансинг-шоу-кордебалете.
Сам отвёл на пробы для видеоклипа,
сам отклонил куафёра услуги,
сам её завил, сам её напудрил.
Откалывала канканный номер,
портупея на голое, краги бурлескны, -
как я гордился своей галатеей.
Отгастролировала с помпой
по Минеции, Вранции и Вритани,
и, говорят, зашибила бабки.
После турне открыла турфирму,
говорят, завела своё тёмное дело
и дурачка-атташе окрутила.
ИНТЕРЛЮДИЯ
Первое письмо к стамбульской казначейше
Я пилюлю разлуки довольно щедро
подсластил галиматьёй шутки:
за великой страстью следует очищенье
такое же. А за страстью-малюткой?
Я узнал, что ты вышла замуж в прошлом
месяце, и отлегло на сердце.
Согласись, тяжело вспоминать, что брошен
кто-то мною и на меня рассержен.
Не сердись! Перечитай Мэри Шелли -
из мыльного облачка разлуки
раздуй Франкенштейна и гладь по шерсти,
пока от него не останется лужа.
Я завтра в Химерику вылетаю.
Кли П. Мэйкер зовет в Холливуд, Бёрдсли.
Я снял бы, не будь я таким лентяем,
ролик о лирике наших бедствий.
Первое письмо от стамбульской казначейши
Прости, что пишу аскетическим стилем...
Видно, от элоквенции ни пффенига не осталось.
Мы с тобой квиты: ты спутался с той, субтильной,
я ж благоверной добряка-атташе стала.
Зябну на оттоманке в турецкого кабинета
леднике. Заливаю горячкой микстуры
внутренний холод. И не спасает от ветра
гималайской панды поддельная шкура.
Сафари - подарок твой южной деве -
не по сезону на севере, в Париже,
здесь темнеет в пол-третьего, а в девять
от скуки займёшься любовью с ближним.
Твоё имя терпеть в моей жизни титрах -
нестерпимый массаж для моих нервов.
Ты, по дисциплине любви мой репетитор,
научил, что страсть - и зерно, и жернов...
ГЛАВКА 37
Занесло меня на банкет в Чайный домик,
светотень юпитеров и софитов
ретушировала вечеринку бомонда.
Корпускулы иллюминации двоились,
на игральной доске раута расставлен
сервиз гостей из севрского фарфора.
Увидал я стамбульскую казначейшу,
в мехах, окруженную камарильей
режиссёров, продюсеров и петиметров.
Западло! - мое светозарное либидо
без ума от её китайчатого роброна,
шитого бисером трёхцветным.
В страусиных перьях парчовый капор.
На её щеке - тафтяная мушка,
в зрачках - серебринки кошенили.
В монограмму фужера она плеснула
виски в пандан с апельсиновым соком,
мармеладну щёчку подставила кому-то.
Моя открахмаленная пелерина
своим шелестом вторила клавиру,
хорошо темперированному в прошлом.
Стерео-арлекинаду анданте
перекрикивая, предложил ей вернуться
с прибавкой жалованья и обожанья.
Скривилась и наотрез отказалась,
про себя промурлыкала анаграмму
моей фамилии: "Логикон мой!
Радость моя! Не гневи провиденье,
даже без позволения бы вернулась,
если бы могла... если бы хотела..."
Набросила бурметовую крылатку,
казачок подвел балаганного абрека,
златошвейную коновязь распутав.
В переднюю луку всеми перстнями,
в седло взметнулась, рванула трензель,
и в окно ход конём сделала лихо -
абрек выдержал линию разбега,
взрыхлил паркет манежным галопом,
словно спасательный круг закрутились
мильоны осколков вокруг его крупа,
он об эркер картонный ударил копытце -
и только я видел мою миньону.
ИНТЕРЛЮДИЯ
Второе письмо стамбульской казначейши
Ты был моей жизнью, жизнь - миновала...
чего же...
Сюжет как сюжет, ни много - ни мало...
похоже
на чтенье "фьяметты" да плачи виолы
да гамба.
"Реальность - только понятье". Петр Ауреолий.
Ни самбо,
ни джиу-джитсу приём солдафонский
не страшен
Франкенштейну разлуки, громоздкому на фоне
вчерашней
любви. Мельхиоровую усталость
на шею
повешу, засыпав забвения тальком
траншею
разрыва. Ты - зомби! кретин! лоботряс ты!
вампир ты!
ты выпил меня в мыльной опере страсти!
и в спирте
я растворила все гранулы горя...
Как даун,
замкнулась в себе, чтобы вынести гордо
нокаут
судьбы. Дай Бог, габариты потери
забуду...
Подумать, не будь я такая тетеря!..
не будь я...
Второе письмо стамбульской казначейше
Невысок рейтинг однообразья,
оно - пусковое устройство скуки.
Если взять фальстарт Бог угораздит,
то реле веселия забуксует.
В тандем с лошадиной долей таланта
в землю надо зарыть и львиную дозу
радости. И, подняв кверху лапки,
лечь в состоянии коматозном,
или выйти на сцену всезнайкой-денди,
хотя знания мне - как слону припарка.
Как ни крути, моя боль поддельна,
как и твоя гималайска панда.
Сколь ни усердствуй, не даст забыться
развлечений и вечеринок ралли,
пустота вымахала так быстро,
словно бодибилдингом занималась,
накачала бицепсы и ударом
сзади столкнула в "стоп-кадр" отруба,
и нажитый с трудом капитал страданья
вылетел в трубу, лёг тяжёлым грузом
в сейфе памяти, замкнутом на замочек
забыванья. И превратится в хобби -
изучать истерики азбуку морзе,
превратив её зуммер в безумный хохот.
ГЛАВКА 54
В "Баку" от конопатого бармена
узнал - у неё мизерабль чахотки,
и дни сочтены моветоном смерти.
Припарковался мой "фолько-гоппель"
у ампирной клиники на Ржевке,
где ей приписали режим постельный.
Дождь как барышников + нижинский
пуантировал по серебру капота
и по фасетке стекла ветрового.
Сердечко крутил ветродуй предвкушенья!
Тут она! растреклята! растрепогана!
непытана! немучена! треокаяна!
Свет, что ли, клином на ней сошелся...
далась мне эта гиря на шее -
моя фобия - моя мозоль больная.
Подняли на ноги историю болезни -
прочитал, как пунктуальные эскулапы
упекли её в цирк реанимаций,
но оказалась живуча кошка
и выписалась, не пройдя курса,
ускользнув от самой себя в неизвестном...
С горя приняв безразличья допинг,
я перепрыгнул приличий планку,
перешёл все внутренние границы,
а до внешних просто не дошли руки -
так и остался на бобах безбытства,
этакий гриб в соломенном сомбреро.
Масс-медиа муссировали утку
низкопробную о моих фортелях флирта
с мальчишками и с прочей гнусью.
В варьете "На Сенной" стал своим парнем,
напропалую куражился дискжокеем
иль шансоньетствовал под фонограмму.
На мои концерты - шквал аншлага,
у двери вертушки несли стражу
камуфляжи двух вышибал в кожанках.
Я гипнотизировал бинокли
своим сюртуком с брошью гамлетизма,
снимал цилиндр - и на коленки,
поклон четырём сторонам рампы,
и, жуя микрофон, с мимикой примадонны
развязно фанам скандировал: раз раз
разврат не знал во мне меры,
и заткнёт о судьбе моей повесть
даже книгу Иова за пояс.
Мой мамелюк-телохранитель
мне вручил мавзолей нарциссов и мальвы,
и записочки в ореоле пачулей.
Брезгливо их распечатал в уборной,
спал с лица, увидев каллиграфичны
каракули казначейши стамбульской:
"Зачем компостируешь мозги фанам,
на себя напраслину возводишь,
курам на смех развел повидло страданья.
Увы, ты любил в бодиарте страсти
не любимых, а только свою любовь к ним,
оттого и сорвал банк полного краха.
И в любви не знал ты ни капли стресса,
и ни на йоту крупного плана..."
Да уж ладно, усмехнусь, да уж ладно...
Мы столкнулись поздней весной 2007 года, в Венеции. Она приподняла вуалетку, но скривилась и прошла мимо, нарочно меня не заметив. Кoгда я вернулся в свою комнатенку у моста Пoцелуев и углубился в трактат Бальдесара Кастильoне "Il Corteggiano" (Придвoрный), я понял, что сосуды памяти закупорены и я больше не помню ее, не помню o ней. Без стука ко мне проскользнула плутовка Марихен, задула подсвечник и скинула батистовую сорочку. |