Расторжение и сборка

Поэзия Александра Скидана относится к сфере остросовременного, поискового письма, сосредоточенного на заглядывание в будущее, будущее поэзии и языка. К его поэтике с трудом применимы обычные оценочные эпитеты, вроде авангардная, экспериментальная или новаторская. Ведь она ставит такие распространеные определения под радикальное сомнение, делает объектом взвешенного или сокрушительного анализа.

Поэтика Скидана, безусловно, рафинированно петербургская, петербургская sui generis . Ее непосредственным отправным пунктом, стартовой точкой поэтического говорения, является величественная и одновременно пустотная материальность города, материальность отсутствия и утраты. Призрачный неуловимый город в стихотворениях Скидана преломляется в мерцающее «красное смещение», поглощающее бесконечную сеть запущенных двориков и подворотен, поглощающее его обитателей с их очарованностью вином или друг другом, поглощающее и саму возможность – и неистовость – поэтического высказывания. Подобно ландшафту Петербурга, «ландшафт» практически каждого стихотворения воссоздает атмосферу утонченного миража, будто пронизанного «разветвлениями европейской мысли», резкой, провокативной и неудобной.

Развив и канонизировав побочную линию петербургской поэзии, представленную именами Вагинова или Андрея Николева (Егунова), соединив ее с поэтиками ускользания и прозрения, почерпнутыми у Гельдерлина, Тракля, Малларме или американских поэтов «языковой школы», Скидан проблематизировал саму возможность какой-либо четкой идентичности, культурной или географической. Так что фактура «петербургского» в его текстах фигурирует подобно метафоре невосполнимой, изначальной потери. Таким образом, мы имеем дело с парадоксальной поэтикой, намерено отказывающейся от методов самообоснования и целенаправленно не допускающей приложение к себе характеризующих критериев.

Отсюда и уникальность авторской манеры – Скидан переносит в поэтическую форму жанр фрагментарного интеллектуального эссе с резкими лирико-исповедальными вставками. При этом практикуемый им коллажный принцип письма исключает присутствие авторского лирического голоса. Отчего и возникает неминуемый взрывной эффект, вызванный неопределенностью и распадом субъекта высказывания. Коллажные композиции образуются путем нанизывания незакавыченных и отрывочных цитат из философских или лингвистических трактатов, ставших, по сути, «святцами» для эстетики европейского модерна и постмодернизма, например, из сочинений Хайдеггера, Вальтера Беньямина, Романа Якобсона или Джорджио Агамбена. [Нередко, такие цитаты усекаются до размера терминологической формулы, отсылающей к хрестоматийной культурной теории и одновременно служащей знаком ее исчерпанности.

Примечательно, что непосредственный авторский голос однозначно табуирован и вытеснен за пределы текста. Упорядочивание цитат происходит следуя методу алеаторики, когда распределение цитатных рядов подчиняется правилу случайной выборки. Фактор хаоса оказывается главенствующим при сортировке заимствованных пассажей. Безусловно, автор все-таки присутствует в форме критической интенции. Поэт размышляет о генезисе и морфологии культурных установок на недопустимость прямого и оригинального авторского высказывания. В его коллажных арабесках предложена рефлексия о природе травмы, нанесенной культурному сознанию беньяминовским тезисом о техническом воспроизводстве произведения искусства Поэтическая речь, сплетенная исключительно из отголосков чужих, уже тиражированных и развенчанных слов, оказывается разновидностью просодической магии, способствуя терапевтическому изживанию травмы всеобщей повторяемости.

Цитатная мозаика в стихотворениях Скидана предстает искушением искушенного читателя. Искушением отыскать собственную неповторимую субъективность в зоне ее принципиальной невозможности, в зоне безусловного торжества обезличенной чужой речи, почерпнутой из высокого культурного архива или из низкого бытового лексикона.

Установка на анонимность и неразличимость речевого потока позволяет Скидану изобрести неожиданную поэтическую оптику, - ее вполне логично было бы назвать «поэтикой расторжения». В поэзии Скидана слова не тождественны смыслам, а образы не тождественны вещам. Растождествление или расторжение дано не в виде окончательного результата, а в качестве безостановочного процесса. Современный личный, социальный или политический опыт в представлении Скидана формируется путем катастрофического расторжения (распыления) идейных конструкций или культурных моделей реальности.

Один из лейтмотивов его изысканий – расторжение традиционной модели поэта-пророка, чей голос исходит из трансцендентного источника духовной власти. Утрата современным поэтом былой харизмы «властителя дум» в осмыслении Скидана предстает позитивным моментом, позволяющим работать непосредственно с руинами некогда священных провидческих символов и отслеживать траектории их разрушения и измельчания. Собственно, поэтика расторжения работает с поэтическим словом в тот критический момент, когда любая утопия обнаруживает свою несбыточность, а любая критика убеждает в своей ограниченности.

Пожалуй, мало кто из современных поэтов, подобно Скидану, уделяет такое повышенное внимание именно Слову, Слову, бывшему метафизическим выражением Божественного имени, а ставшему стертым означающим в повседневной коммуникации. Требования медиальной доступности и упрощенности, предъявляемые сегодня к поэзии, заставляют видеть в поэтическом слове чисто функциональный, зачастую пародийный или развлекательный инструмент. Трагические коллизии, связанные с попытками выживания поэтического слова в эпоху, когда оно приравнивается к шаблонному трюизму, становятся сюжетной канвой многих текстов Скидана. Словесный прием или языковая конструкция делаются в его поэзии не только центральным объектом изображения, не только становятся героем-протагонистом, но зачастую выступают в роли самого авторского голоса.

В работе о восприятии русскими формалистами поэзии Гейне, Михаил Ямпольский предлагает разграничивать предметный образ, референтный конкретный фактической реальности, и словесный образ, не предполагающей прямой референции с материальным миром и провоцирующей игру воображения. В поэзии Скидана мы имеем дело с конструктивным господством словесного образа, причем специфика его – в полном исключении связи с предметной реальностью, в самодостаточном изучении собственной синтактики и своего предназначения.

В книге «Делириум» начала 90-х годов словесный образ, подкрепленный множеством культурных аллюзий и центонов, говорил об эмоциональном распылении или потерянности субъекта в результате его непосредственного столкновения с предметной реальностью. Сжатый, достигший невиданной суггестии словесный образ в книге второй половины 90-х «В повторном чтении» заявлял о смысловой невозможности предметной реальности, не подвластной законам текста и внутритекстовой игры. Книга начала 2000-х, «Красное смещение», напротив, настаивает на принципиальной возможности – и даже необходимости - приобщения к предметному миру и выстраивания единичного интимного переживания путем отшелушивания сухих и мертвых словесных конструктов. «Красное смещение» - книга о невозможной и остро необходимой сегодня сборке субъекта, субъекта речи и истории, вооруженного негативным опытом предшествующего ниспровержения всех ценностей.

«Кто они, эти люди в черных плащах» - в этой строке Скидан перифразирует Декарта, размышлявшего о логической природе человеческого сомнения. В своих книгах, и, особенно, в третьей, Скидан осваивает тактику радикального вопрошания, задаваясь злободневными вопросами – кто такой сегодня поэт? кто такой сегодня интеллектуал? кто такой сегодня политический субъект? кто такой говорящий и пишущий «я» и кто такая «она», запускающая машину письма в действие? – и откликается на них умно, внятно, революционно, подчас дерзко и спорно, и главное, в неожиданных и отточенных поэтических озарениях.