Доклад на конференции «Тела, сексуальности и биополитика: современный российский контекст»

Биополитическая цензура в современной России

Современное постиндустриальное общество с его неолиберальной риторикой, экономикой знаний и прекаритетными тенденциями существенно видоизменяет и представления о том, как осуществляется контроль за высказыванием в публичной сфере. Иными словами, в эпоху глобализации, характеризующейся максимальным расширением информационной сферы, одновременно происходит сужение границ дозволенного для обсуждения и осмысления, если оно травматически воздействует на социальное сознание. В отличие от прежней политической или идеологической цензуры, исходящей из центрированного источника власти и направленной на неблагонадежный сектор общества, современная цензура предстает куда более пластичной, рассеянной, непредсказуемой и повсеместной . Если традиционная цензура допускала зоны автономии, которые она не собиралась контролировать из-за нерасторопности, рассогласованности или показного великодушия, то нынешняя цензура благодаря своей точечности и неуловимости практически пронизывает каждый сегмент социального пространства, жестко не фиксируясь ни в одном из них. Таким образом, каждый участок публичной сферы потенциально поднадзорен и подвластен такой цензуре, рассредоточенной повсюду и одновременно нигде не локализованной в виде четкой системы правил и запретов. Кроме того, современная цензура стремится управлять не сознанием человека, где заложены представления о допустимом и недопустимом в данной социальной ситуации, а его телесными практиками, по сути, прописываясь в тело человека подобно заученным и закрепленным поведенческим кодам. Поэтому такую децентрированную цензуру я предлагаю называть цензурой биополитической . Она работает не с искоренением вредных идейных взглядов, а с непосредственным исключением опасных и нежелательных феноменов из сферы культурного производства.

Концепция биополитической цензуры генетически восходит к теории биополитики, предложенной Мишелем Фуко в его первом томе «Истории сексуальности», озаглавленном «Воля к истине», а также в курсе лекций, прочитанных в Коллеж де Франс под названием «Нужно защищать общество». Фуко показывает, как в Европе Нового времени под воздействием просвещенских доктрин постепенно происходит переход от механистической модели общества, управляемого дисциплинарными практиками подчинения и наказания, к модели общества как организма, опекаемого методами профилактики, гигиены и санации, и, в конечном итоге, самостоятельно обязанного заботиться о собственном моральном и нравственном здоровье. Для Фуко репрессивно-карательная государственная машина постепенно отворачивает от установки «позволять жить и заставлять умереть» к императиву «заставлять жить и позволять умереть», что Фуко и называет основным термином биополитики. Термины биополитика и биовласть были подхвачены теоретиками круга «Автономии», главным образом, Мауриццо Лазаратто и Паоло Вирно, и приспособлены ими для описания организации жизни в условиях нематериального труда и постфордистского способа производства. В «Империи» (2000) и «Множестве» (2004) Антонио Негри и Майкла Хардта глобальная мировая Империя, основанная на суверенной власти капитала, признается сферой биополитического производства, причем, в первую очередь, производства самих потребителей. В работе Джорджио Агамбена « Homo sacer », ставшей фундаментальным трудом по современной биополитической проблематике, режим биополитики понимается как беззаконная властная стратегия суверена, исключающего нежелательное («голую жизнь») из социального порядка и устраняющего это нежелательное посредством провозглашения «чрезвычайного положения». Если в теории Агамбена биополитическое означает процесс исключения, сведения человеческого к животному, биоса к зоо, и приравнивания к «полосе неразличимости», то в работах Марты Нуссбаум, наоборот, биополитическая активность прочитывается как включение дотоле запретного и замалчиваемого внутрь символического порядка, настаивающего на принципе либерально-гуманистической толерантности. Сочетание этих концепций позволяет выявить два вектора биополитичексой цензуры – радикальное исключение опасного, производимое суверенной имперской властью, и осторожное включение небезопасного, допускаемое ею ради выказывание неоолиберальных демократических воззрений.

Современная биополитическая цензура является оптимально выверенным преломлением того, что Мишель Фуко в работе 1978-го года «Что такое критика?» предлагает определять термином « governmentality » или управляемость. Под управляемостью Фуко подразумевает то, что вместо привычных карательно-репрессивных средств управления власть начинает использовать более гибкие и замаскированные способы подчинения, уже непосредственно взывающие к персональной ответственности и гражданскому сознанию человека. Таким образом, благодаря приему управляемости власть заставляет человека совершать нужные ей и предписанные ею поступки. Причем он при этом следует не диктату властных предписаний, а как бы собственному внутреннему голосу, изнутри ему подсказывающему именно желаемые властью сценарии. Андреа Фрезер, одна из виднейших представительниц институциональной критики в работе «От критики институции к институту критики» (Артфорум, 2005) говорит, что современный интеллектуал постепенно сам закостеневает в добровольно контролирующую свой критический пафос послушную институцию. В современном глобальном обществе, балансирующем на грани между неолиберализмом и постлиберлизмом (либерализмом без демократизма в трактовке Славоя Жижека) сам человек оказывается подневольным носителем или транслятором биополитической цензуры, жестко вписанной в его повседневное поведение и снабжающей его параноидальным страхом перед какой-либо социально-протестной активностью.

Любопытно, что биополитическая цензура предназначена подавлять и репрессировать не того, кто манифестирует свое несогласие с неолиберальным капитализмом, а кто сознательно избирает позицию непричастности, ухода в частное, в индивидуальное переживание. Парадоксально, что именно человек, отстаивающий свою дистанцию невключенности (недаром для теоретиков биополитики ключевой фигурой становится писец Бартлеби из романа Мелвилла, отказывающийся через утверждение), становится максимально непрозрачным и подозрительным для биополитической власти, стремящейся к тотальному контролю над телами, их траекториями, их неподотчетными желаниями, боязнями и фантазмами.

В западном глобализованном мире наиболее артикулированным выражением биополитической цензуры стала идеология политической корректности. Разумеется, детализированное исследованием эволюции этой идеологии, позволяющее проследить за модификациями биополитических подходов в условиях постколониализма, было бы крайне полезно для доказательства наших наблюдений, но, к сожалению, требует формата обширной монографии (может, даже не одной). Здесь мы сосредоточимся на вопросе, как биополитическая цензура реализуется в социо-культурном пространстве современной России, пока еще развивающемся и полу-периферийном (термин Эммануила Валерстайна), где она еще принципиально пересекается с цензурой политической и грозит не только порицанием или штрафом, но и непосредственным судебно-уголовным преследованием. Апофеоз биополитической цензуры в России приходится на вторую половину 2000х и спровоцирован ростом и укреплением изоляционистских государственнических трендов, таких как поиск новой и сильной национальной идеи, утверждение православия в качестве государственной религии и движение в сторону отграниченной от остального мира «суверенной демократии». В середине десятилетия биополитическая цензура активно включилась в процесс управления культурой, о чем свидетельствуют такие получившие широкую медиальную огласку скандалы, как судебное преследование кураторов выставки «Осторожно, религия» в Музее Сахарова, таможенные запреты на вывоз работ группы «Синие носы» (в частности, фотоколлажа «Эра милосердия») на ярмарку Фиак в Париже, уголовное дело против организаторов выставки «Запретное искусство» Андрея Ерофеева и Юрия Самодурова, а также закрытие выставки Григория Ющенко «Реклама наркотиков» в галерее « Navicula Artis ». Об этом случае мы здесь поговорим поподробней как о моменте крайне иллюстративном для современного биополитического правления.

Кратко и пунктирно обрисуем конкретику этого инцидента. 5 апреля 2008 года в галерее « Navicula Artis » на Пушкинской 10 открылась выставка 22-летнего художника Григория Ющенко, представляющего неопанковскую арт-группу «Протез», под заглавием «Реклама наркотиков». Большинство работ, экспонированных на выставке, являли собой размалеванные и аляповато раскрашенные рекламные постеры с изображением современных эстрадных звезд, будто бы пропагандирующих психоделические вещества в крикливой и несколько инфантильно распущенной манере. Справедливости ради стоит отметить, что рекламы тяжелых наркотиков на выставке практически не было, зато весело и эпатажно превозносились дешевые токсичные суррогаты, используемые питерской богемой в качестве галлюциногенного допинга, вроде настойка овса и боярышника, продаваемых в каждой аптеке города. Компетентное экспертное сообщество моментально считало в выставке незатейливую и довольно вторичную критику масс-медиа, беззастенчиво вторгающегося даже в такие интимные сферы существования, как потребление немудреных психоактивных средств. Телевидение, присутствующее на открытии, ограничилось осторожным, но достаточно комплиментарным репортажем. Зато через несколько дней журналисты Пятого канала вернулись в выставочное пространство уже с заранее срежиссированым сюжетом. Певица Ваенга срывала закрашенный до неузнаваемости постер с собственным изображением и требовала суровейшего уголовного наказания для наглеца-художика, посмелевшего использовать ее неприкосновенный медиа-образ для пропагандирования «отвратительной» наркотичексой продукции. Буквально в тот же день выставка была запрещена руководством фонда «Свободная культура» и его председателем Юлием Рыбаковым, некогда диссидентом-правозащитником, что художественным сообществом было расценено как откровенное штрейкбрехерство и сдача позиций со стороны бывших нон-конформистских кругов. Директор галереи Андрей Клюканов и сам Григорий Ющенко были вызваны в Госнаркоконтроль для обстоятельной беседы, после чего файлы с работами были направлены в Москву для экспертизы, насколько в них действительно производится пропаганда запрещенных психотропных препаратов. Несмотря на то, что вся эта скандальная история, по всей видимости, замята, на петербургское богемно-артистическое сообщество она произвела тяжелое депрессивное впечатление. Ведь по ее ходу выяснилось, что под угрозой вмешательства биополитической цензуры могут оказаться не только прямые антагонисты существующему социальному порядку, но и культуртрегеры, подобные галеристам « Navicula Artis », не только лояльные к власти, но и абсолютно удаленные от ее амбиций и проводящие собственную продуманную выставочную линию.

Разумеется, в самом броском заглавии выставки был заложен элемент провокационности, и он мгновенно сработал, вызвав цепную реакцию ответных мер. Кроме того, такое претенциозное название в более стабильном и упорядоченно обществе могло бы повлечь несравненно более суровое отношение со стороны карательных и запретительных органов. В случае Ющенко как раз симптоматична некоторая растерянность властных структур, так и не определившихся, какое решение будет самым адекватным и симметричных ответом на этот хулиганский фрондерский поступок художника. Такая ханжеская нерешительность, на мой взгляд, один и самых тревожных параметров биополитической цензуры в современной России. Зато этот красноречивый эпизод позволил расшифровать, чего она опасается и стремится не допустить в первую очередь. Во-первых, современной русской биополитике представляется вредоносной актуализация брутальной неопанковской эстетики как агрессивной тактики неповиновения. Во-вторых, в 90-ые психоделика была узурпирована глянцевыми рэйверскими журналами вроде «Ом» или «Птюч» и потеряла свой подрывной потенциал, представ только компонентой фешенебельного дорогостоящего времяпрепровождения. Зато сегодня заново происходит чрезвычайно опасная для биополитики героизация наркотического опыта как траектории персонального ухода в неподнадзорные сферы внутреннего опыта. Со всем этим биополитической цензуре трудно смириться, и она пытается найти действенные (не откровенно силовые) методы оперативного реагирования.

В отличие от традиционной политической или идеологической цензуры, которая занята тем, что запрещает и пресекает, цензура биополитическая отсекает предосудительная и оберегает от беспокоящего, стремясь контролировать не умы и мысли, а тела, их импульсы и неподотчетные влечния. Триумф биополитической цензуры в 2000-ые (хотя в России частичный и усугубленный локальной спецификой) привел к тому, что современный пост –неолиберальный период может быть окрещен эрой подозрительности и недоверия. Интеллектуалы и художники опасаются затрагивать социально значимые и болезненные проблемы, вроде тотальной эксплуатации, прекаритета, аутсорсинга и т.д., поскольку они могут оскорбить при этом интересы (миноритарного или мажоритарного) Другого, свято оберегаемые биополитической цензуры. Притязания этой цензуры подкрепляются еще и парализующим предрассудком, что любая ее артикулированная критика только укрепит могущество и авторитет биополитической власти.

Что же современная несогласная и свободомыслящая интеллектуальная среда может противопоставить нарастающей и повсеместной биополитической цензуре? Стратегии пассивного ухода или активного сопротивления, или, наоборот, активного ухода (Вирно) или пассивного сопротивления (Жижек)? Вот что предлагают сегодня продвинутые критики и художники, объединенные под эгидой Европейского института прогрессивной политики публикующие свои манифестарные антикапиталистические высказывания в сетевом журнале «Трансверсал». Выход для них – это «трансверсальность», то есть сетевая протестная и проектная активность вне гнета локальных контекстов, базирующаяся на органичном взаимопроникновении искусства, теории и политики. Сопротивленческий проект журнала Трансверсал представляется мне сегодня наиболее выверенным и перспективным инструментом противодействия биополитической цензуре.