|
БАЛЛАДА ТЮРЬМЫ
1. Польская слобода в Замоскворечье. - 2. Любовники в мансарде. - 3. Попытка повеситься после кутежа. - 4. Проклятие старообрядца. - 5. Обреченность. - 6. Под стражей. - 7. Очевидно, расстрел. -
1
Отдарила мне млада панна три трети девства.
Отчислил мне ксендз семь седьмиц неба,
Отпричитали по мне сорок сороков в детстве,
Ныне и костел не подаст четвертину червонца и хлеба.
Польска ночь новобрачна, на дворе святки,
Харкнуть ли с колокольни на чудь хартий.
Чую долгую днями хату ледяной кладки,
Кипу колод в камине: ин фолио - нет! - кварто.
2
Краснозлотым дождем спит суженая мне чертовка.
Кручина не горче глинтвейна! - на мизинце перщенок.
Из династий грузинских княгинь с бурсацкой сноровкой
Чистокровья ради сворован этот ребенок.
Я не в денник не вхож за жеребцом черкесским,
Не подпруга подрезана, не пепелищем сакля,
Поперек седа не умыкал ее перелеском.
Прибежала сама. С привкусом дегтя и пакли.
3
Вязанки дыма в корчме, и в погоню - ни конниц.
Имениты халвой харчи, из ковшей пьет шляхта.
Порукой гадалка! - не наполнят тобой иконы,
Хоть на студеное тело мадонны костьми ляг ты.
Самозванцу-псарю на Руси монархом быти.
Огнива нет - просвещения высечь лаву.
Приладим на жердь кушак - Нежить, изыди! -
С кралей повиснем - Будем ли Богу-равны?
4
Бог тебе не судья! - рукоплещет галерка.
Поясницы хижин индевеют ясным зеркальем.
Корчится Пьета мраморной оговоркой.
Верую! - Мне двуперстье сулит Забайкалье
И тринадцать слезок огня в скиту Пустозерья,
А не в Чюрлениса вязаной перспективе.
Даже пав на дно Ладог в ожерелье вервий
Я всплыву столицей в тринадцатый час отлива.
5
Над Краковом и над Стрельной - сочельник, братец.
К моей деснице с трехпалою метой черта
Землячество припадает. Не лебединой ратью
Я с Мнишек Мариной об руку воскресну мертвым.
Нету на мне ни креста, с миром - тяжба,
Кирка - кума мне, но я ей порочный служка.
Хворостина хандры, а не виночерпий, навяжет
Пырнуть ножом суженую мне простушку.
6
Ни билета я не вернул, ни бирку на голень,
Ни имени самозваного схиму, ни басню,
О том, как спровадил свою прихожанку на волю,
Задушевно был судим и брошен в бадью башни.
Столовался я на пермяцких нар жестянке,
С лампочкой Ильича в зрачка зените.
Жимолость в кровь подмешала мне псковитянка,
Китежанка в память влила раскаленный сбитень.
7
Я - случайность яви, от яви лекарь.
Выправлю пропуск в светопекарню фрески
С видами преисподней. Мне там с млеком
Новобранцем за обе щеки блины трескать.
Ни чухна, ни чучмеки не переберут четки.
Тринадцать звонниц по мне отпоют "Славься".
Пред зегзицей неба от вины отговорюсь кротко,
От десятины вин сникну кравчим под лавкой.
ЕСЕНИНСКИЕ ? МОТИВЫ
Наша жизнь - простыня и кровать,
Наша жизнь - поцелуй да в омут...
...только я да разбитое зеркало...
Сергей Есенин
1
О черт в законе! - на тринадцати чердаках столицы,
на тринадцати подоконниках, крытых тверскою толью,
я любился с беженкой из Козельска - ветру сестрицей,
напялившей валенки тулы на пятки честнейшей соли.
2
За то, что я в суздальском удальстве надул ее в жмурки,
прокляла меня ни за грош, кулаки в колени:
"Непоседливей жида тебе быть, немца поганей, женолюбивей чурки,
вертеться тебе хлопотливой белкой в колесе легкой лени.
3
Тебе быть атаманом в стране без саженца бунта,
тебе быть новобрачным в постели без волоска невесты,
Нотр-Дам и Блаженный, снимите чепцы, насупьтесь, пригорюньтесь,
смотря как по окиси мира побредет он без черепка чести...
4
Отпечаток зари в зрачке затмится в патоку мести,
но радужный плеск половецкий не выдюжит роговица.
Твое тело пушечным мясом на тринадцати листах жести
пусть мается в складках рогожи от каялы до аустерлица..."
5
От солдатни да умного люда на сургуч и щеколду -
на тринадцатую печать - я запер свое поместье.
Ходикам в такт я пустился по нивам булано-желтым,
За зубами держа языка створку с охранительной вестью.
6
Кочки из волчьей топи принесли мне черничную подать,
разгулялся по наковальне пня тишины душный молот,
хвойную пенку снимать с озер поленюсь я, лодырь,
моими стараньями лопоухий большак не полот.
7
Для острастки людья нахлобучил я на башку купол ели,
плешину мне проела шалунья-пороша бахромой соды,
липовой палкой я дубасил зверя да гада - мою челядь,
вымаливал на ночь колтун соломы во влаге грота.
8
Гром-колобок навел меня на избу из щавельного малахита,
на крыше хлева из яшмы мяукают филин и телен.
В настольном ларе - яйцо. Моей жизни собака зарыта
в олонецком яйце, закутанном в скорлупы творожную зелень.
9
Над ним черница моя чудачит. В печурке реторты
путем перегонки из хлебного мякиша мне двойника лепит.
Парацельс в чистилища блинном масле, Сведенборг с касторкой,
не озадачили меня более, чем этих жестов нелепость.
10
Говорят: увильнешь от проклятья, сживая со свету свои подобья.
Световую волну Архимеда вытеснит веко из глубин глаза -
так видно не дальше зоба. Закрыв темно-карих оба,
сживешь со свету свои отраженья - все зайцы убиты сразу.
11
Замахнулся я на стеклянный пузырь с длиннопалой трубкой,
но дева перехватила мое пятипалье,
проворковала: "Из глин зеленых голубка себе лепит голубка,
мы творим любимых по образу воспоминаний своих зеркальных.
12
Се рукавичная кисть черемухи да сметаны сиренева крынка,
да твой зацелованный образок - он в отличие от тебя настоящий..."
Выскрести мне бы изображенья свои - довольно тянуть волынку,
по балде себя обухом хрястнуть и сыграть в забытья ящик.
13
Два зеркала вперились молча в свою пустоту - то я и дева.
Два взмаха ресницы и те состригут моей речи узел,
отныне отчизна моя - не Цусима, не Китеж, не Ревель,
а в колбе чулана на тринадцати скрепках кузькин угол.
АНЕКДОТЫ
Окает Мельмот в стельку:
д-Д-ом твой не дом естества, а средостенье сарказма
д-Д-авай-ка я анекдоты загну без кровинки - мое романсеро...
Анекдот 1
От меня вечор леила
равнодушно уходила.
Я сказал: «Постой, куда?»
А она мне возразила:
«Голова твоя седа».
Леила! Леила, настрой валидоловый тембр семиструнки,
нам ли в тягость чумная тональность издевки...
Ранняя дряхлость моя! Единоличник в деревне,
я смастерил без ножовки и колотушки
на семивершковых подушках избу слюдяную
ради нее, нее одной - чертовки Леилы.
Сел на скамье, выдул на гребне сквозь зубы,
как на дудочке пращур мой свежий:
- Верста не по плечу мне,
и масть вороная - не в масть,
и вата в опричнине уха -
хоть лупи по загривку возжжами,
и постромки сжимают степенную грудь,
словно обрезки холстов передвижников беглых
с бурлаками, детинами и кристаллами псов...
мне б и невская глыба сгодилась в мольберты -
я бы беличьей кистью хрусталик слезы заморозил
к заутрене аквамарина,
к вечерне белил астраханских,
где Одесса в шлепанцах неподалеку,
где Керчь в камневерти,
о дол соболиный...
Пока я пел - сластена музыки -
паковали колдунью Леилу в кислую тачку
(в подводу движенья!)
от жандармерии голенища, -
четыре сержанта в перчатках, лапки у них
белошвейки-цапли,
четыре с ордером на увеселенье,
четыре - я говорю! - их было...
Свят, свят меня - выноси не икону, а часть пейзажа
с оврагом безлиственным -
да пропади он к пустозвону-ляду -
где с обоза в лагуну нырнула она,
как в ажурные волги...
Согласно немецкой легенде не Леила она - Лорелея.
Отошла она пароходиком из разлучницы-бухты,
волоком корму подволакивала по отмели обетованья,
подкачала осадка, и киль не подкован...
Я посмеялся - нет во мне ни раскаяния.
Анекдот 2
Когда в далекую Корею
катился русский золотой,
я убегал в оранжерею,
держа ириску за щекой.
О. Мандельштам
Аптека на фонаре=Фонарь на аптеке.
Дом с лепрозорной лепниной - в оспинах классицизма.
Пей, Ганс-мой-Кюльхгартен, бульон дунайский,
пушистую накипь бражки молочница Бригитта сдует.
Вехи австро-венгерских бутылок с начинкой -
колышки для опознанья пути к простоте деревянной -
заводная плутовка Миньона
обстреляет из лука. Стрела без бородки.
Хороша мишень!
Двоевластье мышиного короля разливает
в скарлатинные чарки серебро бормотухи...
И стражи порядка на морозного пара разъездах
перлюстрируют пролетки и повозки без почты,
набитые под завязку домовыми моими -
вольнодумцами и шельмецами...
Как бежал я в оранжерею чужевременного детства,
имя чужое зазря окликал - нет ему храмины или домины,
я и зарекся от вин и провинностей - от гордыни...
Анекдот 3
Или в землю зерном,
или в гласных гнездо
желтоглазым птенцом
(из раннего)
1
Пахарь я хрипун -
врал, что зерно скорбное.
Я плетеный силок -
выдумал, что птенец желтоглазый.
Я бесплодный орешник,
срубленный тому назад десятилетье.
Я - ванька-встанька плюгавый святитель
и пятяглавый тягловый коренник
как всякий себя уважающий собор
на этой свежей уроде -
влажной от соколиного пота земле русской -
в скворешнике груди мы ладанку не носим.
2
Мне не нужен толмач:
мой неистовый иероглиф
грозен, подвижен и ядовит
без оруженосца.
Проклят будь переписчик мне подопечных речей
листвы,
воды и воздушных шаров пространства
с рисовой тонкостенной бумаги
в сытый космос,
сопящий в беспросонной лени,
как Дельвиг.
Розовоперстые юноши
в борцовых минаретах гимнасий
не уяснили -
им недосуг! - что kosmos -
только фамильная драгоценность с дрожащей
и безбрачной инкрустацией.
В учебниках для начетчиков риторы
ракзъяснят, что персы
после набегов на аттические святилища
и кладбища
посвящали kosmos'ы Селене, Гелиосу и матушке-Гее
Круг риторики замкнут, мы снова возвращены
и вдавлены в землю
окурками стоптанного смысла.
КОЛЫБЕЛЬНАЯ ФУТУРИСТУ
Где Макар теляет к ракам с харей хрю...
Виктор Соснора
В садке для грибков боровик Садко, спи,
заморские гости-ежи жарят на мази спирт.
На сопках Эстляндии «Вана Таллин» из лужи пьет волк,
на нем из Маньчжурии жемчуг. Вышел из контрабанд толк.
Дятла чечетку на очи, путник накинь, - черн плед.
Конь оловянный спит, оскоплен, как ранее конь блед.
На крыше свинья в капюшоне - лицом на норд-ост,
нет, поросенок-лунатик за мертвых поднял тост.
В юбку шотландца одетый петушок-скиф
вместо сони-синицы клюет черный кулек слив.
На ночь глядя пустился в коляске седой пан
из Отепя в Познань, на тряских опушках, как лунь, спал.
С керосиновой склянкой Подлунок в сто ватт
наведался к пани Лунке - напрасно и был не рад...
Шатко-валко в слюнявчиках вятичей и чухны спит клан,
снится: розовый ангел зла в девичьи вселен теал...
На вервиях после стирки хрустальная белья жуть.
Првииденье с графинчиком зелья бьет себя в грудь.
После падения, порки и после кремации свят прах.
Спи, мой светик, себя не стыдись в чужих снах.
КОЛЫБЕЛЬНАЯ КУЗМИНУ
И ангел превращений снова здесь.
Михаил Кузмин
Спи, изменений ангел, розовый ангел зла,
сапожком Италии двинь по темени розу всласть.
В теплице капеллы успенье музык - отчужденно зрак
поминает Равенну в лазурной хламиде и бархат Праг,
поминает под литургию облаточных медных труб
буланую Вислу, безбровый Тобол и Дона топорный чуб.
Спи, превратностей ангел, чистейшая прелесть зла,
насели телогрейки икон и целебных девиц тела...
Что тебе люди? Помол, мука, из них выпекал хлеба
в просевшей печке без вьюшки - тут не спасет божба.
Не растет опара - с пыла, с жару кухарка спит..
Каждый сам себе кукольник - умелец причем на вид.
Спи, безделушка-ангел, латунная купина зла,
тела заморозь, чтобы градусник лопнул - предел числа.
Для египтян - цифра смертей, для китаян - фонарь,
спи, моих превращений ангел, - глазами по ним не шарь.
Мне поспешествуй оплаченным возвратить за страхи чек
Барбосу с небес - на него молятся перс и грек,
и татарин, и немец ему на съеденье кидают жертв -
между двух берез всяк привязан ни жив, ни мертв.
Спи, очищений ангел, славная шутка зла...
СМЕРТЬ ИВАНА ИЛЬИЧА ИЛИ СТАРЦА ЗОСИМЫ
В сеченьях золоченых капля воска,
не капсула с тринадцатью часами -
она обрызгала посмертной краской
отчалившего схимника Зосиму,
и оплывает жемчугом на низке
иль поцелуем пустоты о темя.
Камчатна скатерть: цепки две таблички -
их крепят гвоздиком к бирюльке гроба,
чтоб кочегар аляповатой печки
не обознался - не развеял в небо
прах не с того совка. Эй, праху - прачку!..
да масть не та досталась: крести, буби...
Достался ключик или черновая
отмычка для разгадки уравненья
нуля пространств и долготы покоя,
где бьет баклуши тело в ожиданье
той пустоты, подложной, словно Лия.
...................................
И там сплавляться старцу мятной сажей
по зарослям реки в каюте леса -
он елью стал с кореньями на лыжах,
в сапожках рыжиков женою лиса,
угодливою клюквой иль квакушей,
или в чалме рогов саврасым лосем...
А у постели чеховская свора
родных с врачом из канцелярий жизни.
С усом Дениса, с бутербродом, с сыром,
он рапорт затвердил: "Не вижу разниц.
(Латынь). Прерогатива профессуры
от разночинных не целить болезней".
ПУТЬ ЗЕРНА
Белоглазая псковщина - хнычь-не-хнычь -
жиче нова не жита, а Суоми где?..
Грифельный берег - то монж-богомил,
а сама Великая жена...
Не катаньем, так мытьем семен
в двухмерную пахоту ушел,
и в землице прослышал - бела-ртуть
в столбиках расстояний поет.
В полушарьях малинника до зги
седой мальчишник его поминал.
Глобусы снеди шли по рукам,
в параллелях кружек сбитень шипел.
В ободе пены вымпелом огня
кладунец-чинарик из уст в уста
перелетал - умножал темноту
на тени вычтенных из нее.
И "журавль", куцо ведро накренив,
выливал воды нефтяной загар
на семя тринадцати смертей,
спрятанное в краснозема сундук.
Теплый грунт - судьбище и западня,
там незачем пресные нюни пустить,
и не пикнуть с голода о стряпне,
и дистанции нет для швырка лопат.
На пари - не сбейся на счете седмь -
на псковщине порознь предметы все:
одесную - берега Великой реки,
ошую - из них изъятый поток...
СОШЕСТВИЕ ВО АД
1. Доска иконы: прочернь и левкасс. - 2. Верх:
правый квадрант: благоразумный разбойник колотится
в безвременно открытые врата рая. - 3. Обратная
перспектива: вверху, на заднем плане, укрупненные
анонимные фигуры жениха и невесты. Пир. Пир. -
4. Центр иконы: грузный спаситель: трон подгибается
под тяжестью... туши? Наигрывают туш. - 5. Нижний
предел доски: левизна: И.Х. за руку выволакивает
первого человека - А. - из кущ ада. - 6. Снижение:
правый квадрант: Анг. понукает мироносиц-жен отступить
от опустошенного гроба: весть о воскресении. -
7. Только слово, только слово, только слово.
1
Продерешь глаза: Сергиев ли посад,
Троицкий ли, Успенья, - выпишу с благоговеньем
сюжет-акробат - не соврать: сошествие во ад -
а пена напитка не продерет до откровенья.
2
Благоразумен ли я - кот-баюн судья,
я ли разбойник - исповедует пес-покойник,
в царские врата меня пустят ли, наклоня
подойник - то ребус для троицы неба.
3
Новый Иерусалим: избы изобразим:
гауптвахту так: , а так часовень:
Хренов налим - за христову невесту калым -
ее рост условен: с Гаврилой-дворником вровень.
4
Как астролябии лимб - на тесемках нимб
у сидящего в центре в окладе ветра.
Покинув паклевый хлев, Он в мертвой петле
за руку меня приветит, отворив у inferno вентиль.
5
Попаду за стол, где водобоязнь просфор,
где краюх тринадцать да целоваться -
колорит а ля рюс - начудачит грусть
медовух из пипетки да железного сна сетку.
6
Зазубри: с бульварщиной ангел в сердцах велит
мироносицам-женам прославить стозвонно:
покинул Он - сам-не-свой - с нафталином гроб
безлюбым каликой после трех дней каникул.
7
Трется слог о кремень, что бок о ремень.
Отчасти, Евангелие - лишь результат гимнастик
языка бессмыслиц. Бомбардировка смысла
из словарного камнемета - средство от приворотов.
P.S. Нравоучителен я-то, будто негатив или ляпсус
или пятно от стиральной резинки.
ОПИСАНИЯ
1
разговор заходит о прошлом - возможно, никогда и не бывшем: прошлое проецируется сплошняком (из камеры-обскуры пустот) на промокашки пейзажей (скатываемые в трапециевидные натюрморты, зажиренные лессировкой памяти); прошлое - ошкуренные стволы малороссийской ночи: полу-ляхская, полу-хохляцкая станица: хутор - то ли монастырь, то ли торговый ряд: шинкарня: в купеческих гирляндах геральдик: проходной двор в три локтя циклопа: оплошность: вымести сор из избы забыли, и сгустки иллюминированного воздуха пропитались черемуховой кислотностью раскатанного невежистой скалкой теста: и нервозностью вспуганных хлопьев цыплячьего пуха, вспорхнувшего из насестного угла предбанника: чернорыжие блестки овечьего и куриного помета: дверь - парле франсе - батрачить устала и балеринкой на цыпочках пуант сошла с рампы петель, как с оптической оси театрального бинокля: обломала себе все осиновые конечности: с обывательской закукленностью измождено прислонилась к дверному косяку: еще одна лоботряска (отряхивает перышки штукатурки); еще одна жертва - чего: гамлетизма ли? герметизма? - возьмем на мушку прихожую: эпизод бьет прицельно, в «яблочко»; из туловища сюжета просачиваются кровинки - ужаса? - (добавь, дуралей, еще метафизического...), - да любому тулову нонусграммовая пулька живо обрисует его природную несостоятельность - ей и карты в руки: темноту прихожей прошивает очередь чьих-то трескучих чиханий, посапываний, агуканий - шепоток ток то кто отряхивает перышки штукатурки мой изумленье: мое гладкошерстное изумленье видит меня: я, детеныш лет девяти-восьми-семи...да важно ли? изумленный ворочаюсь на полуспальной - вспаханной и перестеленной гусиным страхом тахте: кто ворочается там: за занавеской: за плюмажами кислозеленого столетника: кто там? обдириха: да ближайшая банька за тридевять; полудница - но видит Бог днесь (относится, как вы понимаете, к прошедшему времени) не полдень, а махровая полночь: вероятно, кикимора или шишига - но то пугачи для неугомонных сорванцов: вот скрип, и от страха я на один бок, потом на другой: перекладная простыня моим страхом доведена до состояния вздыбленной тяги к гладильне, к ошпаренному шипу щелкунчика-утюга: радужному ободку глаза щекотно от световых упражнений (по старинному - юродств) месяца: он лимонной косточкой скользит по траектории заведомо не свободного падения - кем?выплянут???кем? он обрамлен барочной и бровастой рамой окна - негатив массивной черноты тучи, недавно напыженно унесшейся (унесшей ноги в руки) к халдеям в холмогоры в хернь: курчавый неб вызвездился и задубел от покусываний и уколов Борея: и вот: на распыленном светозвоном Куинджи украйнском рассвете: я, лет 6-8 от рожденья мя и лет еще Бог не знает сколько до мя преставленья: минут 3-4 от моего просыпанья - сотворенья мира меня: юридически правонарушений совершать я не стану: встану с постельки: по пути шарю пятеркой щупалец: сшибу танцульку торшера: шарм: сколько осколков - не пораниться бы: продерусь к акватории окна: пижама от ветра пузырится батискафом: да - гроза профланировала и юркнула в тысячу и одну почву: образовала теплое: влажное: женское: начало стоячих промоин и рытвин: жалость: лужайки лежбища ложбины - в заплыве: изрядный кус грозы застрял в силке раскоряченного вяза: сферы капель катились согласно гармонии, в такт (буль-буль-джон-буль) - они напоминанья о прошедшем (времени?дожде?): понимание апперцепция понятие акциденция явление: вот она - капля в ладони - секунда на дурь домашней философии: так - дождевая капля - это пространство: согласны? Максимально сконденсированное (опять, бездарь, принялся за старые абстракции: сэндвич из абстракции и субстанции: влажный шлепок капли о каплю) до густоты времени: со всей ответственностью: эта капля - и есть время прошедшее: ведь дождь прошел: от него - пузырек влаги (раскрасим: маленький мук-брызг) просуществовал еще минут семь: и растекся по тиглю ладони как и положено дурашливому всепротекающему (эх, Гераклит) времени: и утекание разбрызганного времени соответствует жизнедеятельности и надвиганию луговинной ткани текста, губкой всасывающей эту ночь детства, грозовую равнину, хутор за горизонтом
2
Ночник звездыньки бачит
Гатчину да Баден-Баден,
над баком колдует бабче -
отвадить пытается ката.
С окулярами страсти котик
певуном по стволу елозит,
сбирает дивчина лотта
опята вертера слезы.
На корде жеребчик жарит
по луговинной ткани
текста равнины с парной
рифмой вязов по вертикали.
Жарченько от структуры
предгрозья с парной водянкой,
в хвост и гриву оно курвой
затевает зверья перебранку.
Грозы умытая мова
с ошпаренной волокитой
натянута, словно провод,
над хутором жовто-блакитным.
Из радужной водокачки,
из овальной цистерны неба
осыпаются капли подачкой -
для жаворонком хлебов.
Кафедральное небо, брысь-ка,
вместе с облачным клиром,
расщедрясь на времен брызги
на прикорм людских сирот.
НЕБОЛЬШАЯ ЭЛЕГИЯ
... салатные кардиоиды заячей капусты.
Дворняга кузминскими глазами
вислоухими глазами эстета
шарит по маковкам земляник:
чем поживиться бы - косточкой или клубничкой.
Побеги молоденькой зелени
оккупировала болонка.
Ни бе, ни ме над озером Чудским
дугой не повисло,
только агу-агу да га-га
занеслось высоко ...
Приструню сердечко,
и от свечки жара
уйдет душа в селезенку иль в пятку,
когда - ути-ути - выделю из купальниц
доченьку лет семи-двенадцати
с едва ли не развитой грудью и т. д. и т. п.
Мне примелькалась она
истеричными в раздвоенье сосками
от ползунков ветра затвердевшими
и закруглившимися в пунцовый холод желанья -
из финифти мурашки -
мять бы-не мять их мякоть.
Боже, что за обычай у этих простушек,
не спросясь опекунш,
надевать не закрытый купальник,
а в одних - явно малы они -
застиранных трусиках...
они розовый мраморный шрамик
оставляют на бедрах -
на его исцеленье я бы потратил
столько энергий!
Отроковица, кровки твоей мне любо
не жалко -
но жалко себя:
залететь лет на восемь-десять,
если выживешь и оправишься,
а если не упасешься,
и бог приберет к рукам -
то на вышку потянет...
не - преступленье - льзя
не - наказанье - можно
Я полагаю - умозаключенье в светлице -
а кто располагает - невдомек мне -
просижу я на этом бархатном пляже
лет еще дцать так до мяпреставленья,
и время от времени -
дин-дон-не отличимо -
будут мелькать -
гуси-лебеди порукой -
полные робостью лодыжки
и загорелые лопатки с желобком до...
о, реликвии! - доченьки непорчной.
И моя жизнь, до старости
притулившаяся бок-о-бок со мной,
станет заимствованием из классики
и скажет: вон пасека - выпас - сельское кладбище -
соколино-псовая охота: травля по котловине
гончими-близнецами карапуза-зайчонки -
некролог желторотой крови по лимфе осоки -
вон из древних: пастушок получил от пастушки
куш наслажденья - и был таков, шулер, на все четыре -
вокал жеребца, покрывающего кобылку -
шлагбаум, перекрывающий тракт к экватору -
указатель "тропики" тычет пальцем
в богадельню неба.
Все перемелется - не тужи -
струхнуть успеем по смерти -
гляди, выдолблено дупло
в петро-дубе столетнем -
потрудился, видно, джинн-вышибала -
для себя сбацал экологическую нишу -
вольер от акустик страданья: воплей и плачей.
Вот непруха, взялся за гуж,
так полезай во вмятину дупла,
где впадая в невзрачность прострации,
припомни, что приподняв на лемех узнаванья
пласты пространства,
обжитые с обожаньем в целлулоидном прошлом,
их можно нанизывать на гарпун памяти
и, не растряся, не покоробив,
переносить во взъерошенное настоящее -
и два пространства: настоящее и прошедшее,
совпали бы без сучка и зазоринки.
Если бы меня, прячущего плечи и голову
в роговой панцырь философии,
подыхающего вещью-в-себе - рыбешкой -
на песочке озера Чудского,
принудили наскрести ломоть пространства
из моего именного прошлого,
я ухватился бы за окоем
и окрестности
Чудского озера за две минуты
до момента назидательного избранья,
и от наложенья рельефов
двух чудских озер друг на друга -
контуры совместились
до штриха и заусенца -
в глазах бы зарябило,
и разобрал бы смех-фаталист-фальцет -
округляющий губы до формы
шелковицы или махаона.
Скучились зеваки - я перебил сервизы ракушек,
промаячил поплавком в плавках,
и шайкой зачерпнув озерное время,
радуясь и напевая линючие гимны,
облил себя им от ушей до пят -
и сел на отмель, сотрясаясь от скуки.
ТАРТУ
1
Пропеллер оконной рамы - крестовик-паралитик
с глаз долой отлетает дать ратуше подзатыльник
и бюст Барклая де Толли со стороны тыльной
огреть с эстонским усердьем иль русской прытью.
2
По наущениям балетмейстера кирик со скрипом
пятится на пуантах по палубе улицы Лосси.
Аистом шествует эст, и с ним эстенята - в россыпь,
доказуют, что здесь эдип оказался липой.
3
Трапеции черепицы спят на загривках лечебниц
и усыпальниц наук смирительных и закрепощенных.
Не достать ни дланью, ни палочкой-выручалочкой сонной
из кладовок университета Фрейда или Потебню.
4
Холиямбом Катулл кормил воробья, а я басней - колли.
Не легко эстляндку заманить первым пеаном
и ее, как гришка-расстрижка марину, в мыльне ванной...
Врут привереды, что страстей у них "э йоли".
5
Ослеплый грешок - канва, а расплата - каемка,
пальцы бегают по ложеснам виноватым аллюром.
Косвенный перводвигатель литературы -
страх заполнить собою женскую емкость.
ИМПРЕССИОНИСТСКИЕ ФРАГМЕНТЫ
1
Я король Матиуш третий,
волновая камера газа
на страшит меня больше,
чем газовый тюль на махе.
Под варшавского гетто кадиш
уминал я кишмиш изгнанья...
Польша, вышла оплошность,
и я зябну в унтах на чужбине.
2
Грибы в железных рубахах
под дудку Мицкевича пели
в маковом сердце костела
бутонной святой Анны.
И гроза в сюртуке влаги
с фалдами ручьевыми
барабанила литанию
по Адриатике и Каролине,
по онемеченному полонезу,
по мимолетной отчизне -
Польша, вышла оплошность,
и я зябну в унтах на чужбине.
О, кренделя мускулистых готик,
цветные изюминки стекол,
в пол-уха слушайте зреньем
на литовском санскрите службу:
разбегается цокот стаккато
латиницей на конверте.
3
Я задуман крепышом-гномом,
гулливером с пальчик циклопки -
кыш на бойню, мои Гуингмы!
Цып-цып, свинопасы, к обедне.
Сойдет половик за циновку,
расположусь на ней поваренком
без половника и ложки.
Мое табу - на сковородки...
Накормлю я маслинной бурдою
рахитичный сброд Чингис-хана,
и сачком в залысине леса
у бирюзового Сестрорецка
на ужин словлю гадюку
с папиросной травинкой в пасти.
4
В растительной книге мертвых
я, зевая, долдонил акафист
коренастым отроком в пещи
или окороком херувимским.
Скорпион под оглобли углей
и клещами меня не затащит,
я солдатиком с потных сходней
буль-буль в лунку бассейна -
и в духовке воду надерусь я
не шампанскою духотою.
ЭКЛОГИ
Эклога 1
У дразнилок хитра грамматика:
обзовут какой-то там матерью
эту местность.
Нарекут ли Поволжьем в усиках,
иль в оглоблях Восточной Пруссией,
или Полонией пресной.
Без лазейки чердак - в числителе,
в знаменателе - подпол мнительный,
вся домина - правильной дробью.
Будка псина адамовым яблоком
остроухо стоит. Жалом-сабелькой
машет пчелка недобро.
Телу быть обмылком иль минералами,
кукушке - часовщиком над развалами
сеновального рая.
Всем недугам устроит отвальную
линия жизни горизонтальная,
за край озера уползая.
Эклога 2
О костяные перила моста с рекой полубелой
чокнись -
хоть пельмени, хоть блины из нее делай -
не дрогнет,
а стремглавка-ручей в безресничной ложбине
мокнет -
слезу точит о скелет камня иль валуна спину.
Бугорок венеры с кожицей краснозема
хваток,
лупоглазый елень по нему иль волченька хромый
сватом
тащит валежник в приданное, и причинность-невеста
рада
в светобоязненном домострое ждать вести
В среброногой рощице снасти гибких веток
шарят
венским балетом листвы по облаку-малолетке,
в паре
с парусинными гребешками тумана служащему ориентиром
пару,
пробеленному гравировальной иглой в неба пунктире.
Даже с компасом снов не войти в реку-смуглянку
ни разу,
потому не пытаюсь начать водолечебной служанкой -
фразой
разглагол о пристанище, где бы с путником вышел
казус:
певчим ступив на порог, он бы вышмыгнул немой мышью.
МОЗАИЧНЫЕ ЛАМЕНТАЦИИ
Утро мира, эх, утро мира,
и на озере Савостийском
и на Неве ты прохладно.
Одену треух смоленский
или турецкую феску
на карнавал ванек,
на бок брелок ятагана,
набекрень полумесяц-кокарду,
да на мусульманский Невский...
На полатях местной кутузки
я с грузинскими спал князьями,
с двумя сразу, заметьте.
К Елисееву я прочапал
закупить пару сардинниц
ужасного содержанья.
Здесь маклаки толкутся,
и мигают газет шарадой
желтой прессы продавцы.
Где здесь номер линейный -
десятка иль единица -
мяукало-тролейбус
с ушами длинней, чем у тролля,
до Желябова подбросит,
до второй Цареубийской.
Там я забрел в кавярню,
где маленький двойной зябок
и черней nevermore и nihil.
По беклиновской портьере
глаголица светотении
карикатуры чертит.
В сто свечей катышки света
содержатся в черном теле,
их скелеты не лбом, а по лбу
садануть, да где ж тяжести сила?
Ведь в бестиарии этом
квашни европейской мысли
в невесомости вымиранья
зависают курам на зависть
без рычага архимеда.
Представляют себя в пекле баньки,
где клее наклепал цветные
конфетти пауков, мокриц или
вечностей (enjembament пригодился)
где парятся все в припадке
ликантропии голодной.
Хотя человек человеку
и не волк, а только осколок
мозаики су-ще-ство-ванья,
декорация плотского быта,
а жизнь - сочетанье лучших
декораций в лучшем порядке.
Вот невзгода, где взять фломастер,
и штрихом кривогубой сатиры
оскульптурить фигуры статистов
моего стихотворенья,
и стереть их кастальской резинкой
с ипокреной холодной скуки.
Начнем бутафорить "ab ovo":
перетасуем колоду
полуочерченных персонажей.
Любопытно: вон шарж-венерик
клеится к юной шаржетке -
позабавился б венский доктор.
То не кастаньет шашни,
а пишущая машинка -
сводня бумаги с шипами
пасквиля иль письмишки
из золотой кладовой ворует
воляпюк и мелюзгу сплетен,
иль такое (посовестился б!),
что в тезаурус и не втиснешь, -
то шу-шу-шу, то пошел ты,
то антраша муругой
мелодии двухоборотной -
увы, резонатор не тыква.
Шепелявит аппаратура
иностраннее, безнадежней,
знать и эту жизнь профуфыкал
леньградский поэт - экий пфейфер! -
его рот в бороздках терракоты
пригубил чубурый стаканец.
Он омедведился (жмот ведь!)
от маленьких мук мукомольных
одиночеств - хотя дрозофиллы-
жено-блошки к нему снисходят:
облапил он соц.девицу,
великаншу и губошлепку.
С нею он убивал время -
галиматью галлицизма простите,
а не простите - так ладно...
Демонстрировал ей ларчик
с темнолаковой миниатюрой,
замаскированной под комикс:
супермен в зебровидной пижаме
из перламутровой грязи
дормез (телегу) за ось тянет.
(как ни трудись, не репка)
А в окне красотка пикассо:
гриф гитары и куб грифа,
барственность и трепет барса.
(полячка, одним словом)
Что ларец - коллажи безвкусиц -
одна bagatelle другой гаже:
обрывки газетной цыфири -
столбцы биржевой гнуси
присоседились к рекламам
фентифлюшек заморских.
А ларчик-то не без секрета -
двойное дно ромбовидно:
из-под него извлек он
бережно - вот свинтус -
обтянутый нанкой пурпурной
самопальный макет vul'v'ы
ловко ей придана форма
то ли блинчика, то ли призмы
a la ле корбюзье или татлин,
Указательным тыкнул в середку:
"Вот свят Россия, а это -
не правда ль - окно в Европу.
Россия - груша раздора,
запытайте ее хоть ключевским,
хоть песенником синагожьим,
а толку получите с гулькин
и смысла мал-мала меньше,
хоть шинкуйте ее на плахе.
Я влюблен в империю эту,
она моя, моя Ви-на или
Ви-ни-пухлая лахудра.
Хоть ее восковую персону
vise-a-vise лапать и тискать
не comme il faut, увольте".
Он забросил игрушку за стойку,
и ушли, и в кофейном блюдце
мигнул соглядатай фантик.
Гностический поэм
Павловский поэм
Это ночь предназначенья
плелась по альпийскому лугу...
Я заметил на крутизне кремнистой,
измазюканной лунью и кизяком,
человечицу в черном.
Это ночь предназначенья...
Я целовал мой сон в нос.
По смугломраморной громаде
в упряжи из выщипанных бровей
изумленные и закатные глаза
калмыка пронеслись цугом.
Я, мцыри, целовал их.
Не накинешь на чужой роток
ни платок, ни свои губы.
Вымолвит он: человечица в черном
не чемерицу - чистотел собирала,
приговаривала - не клади его в роток,
положил на пробу -
и пал в охмелье, как в парчовые левкои,
мне привиделись фонтаны-львята Италии,
vale carno! баркарола! Сорренто!
тронность мадонн в декольте,
вспененные складки младенцев,
тельца гиацинтов - но не левкои.
Моя, вина моя, вина. Мой скальпель
срежет кожуру сна насмарку.
И в сердцевине его, в полутемной капличке
сухобородый епископ-мученик
страсти терпит в образе одной
из близких мне женщин. Mea culpa!
Заморочат мечталки:
улетучимся в Павловска кущи,
где благовония трав,
смуглый воздух сосущих,
и папоротников парилки
в сильвии лир балтийских.
Там нет моей треуголки,
а тело березы дорийской
окаменело, перехитрив
времени темного зайца, -
на пальцы античности надев
обручальные кольца.
Нет подруги нежной, нет прелестной Лилы!
Все осиротело!
Константин Батюшков
Песня Лилы
Среди счастливиц не резвиться,
Среди ленивиц не лениться,
По веткам ивиц только виться...
Кто не убивец?..
И я убивца?
Неба камушек отлученный
катится вдоль Славянки,
не мигая глазами лани
вдовцу без половинки -
ведь россия осиротела
мимолетной Лилы не стало,
в Элизиуме ей стелят
тени Кузмина, Парни, Апулея, -
они гонятся друг за другом
по зажмуренному кругу
отраженьями рыб-водолеев.
Мед они зовут медью,
пустотой - любовь,
пустоту - любви формой,
и поминальную ладью
снаряжают нестись вплавь
до дворца кесаря Павла
в мотыльковой кирасе,
до моста с макетом кентавра,
до всхолмий струнного лада,
где беспечальны тисы
и Аполлон с колчаном опустелым
стережет свою колоннаду,
где разучивают заплачки
человечицы в черном,
собирая чистотела косички
в ликовании похоронном. |