КОМИЧЕСКИЙ ПОЭМ
Эпикуреец Кит
Циркуль Рак, автор изящной натурфило-
софской поэмы "О
природе лещей", утверждает:"Самое глупое,
когда поэзия
становится средством спасения от жизни"
(преамбула к Libri
III).
Обезьяна с головой
песьей говорит:
Мой поэм - прелюдия к
сме...
так
посмеемся!
Тири-бом-бом,
млн.
галактик
(ах,coq-a-lane)
обрисуют абрис
моей самшитовой
усмешки.
По рецептам Уильяма
Блейка
создавал я бяку-вселенную,
семь раз делая
смеха бо-бо
( см.
"Лейденский папирус"),
и,
проклиная тамерланства мигрени,
чихая, простуженней камчадала,
я лежал в обезьяннике
системы
солнечной. Возле меня
визжали
гамадрилы-планеты
и гадал я - это
музыка валов
мелодиона... или менестрелей
сомнамбулизм:
плачь-и-лай, мука...
(Вспомним Пифагора
акусму:
Что
планеты? - Псы Персефоны).
Под мурмолкой
космоса
детство чел-ва
спало,
а
космос вертелся,
как палиндром
"карма - мрак",
в маразме
мизантропии. Ап-чхи...
"The eyes of
fire, the nostrils of air, the mouth
of water, the beard
of earth."
William
Blake, The marriage of heaven and hell.
Родился я; тогда-то,
так-то, Петербург.
Умер; дата не достоверна,
но М.А. уверен, что она в
анаграмме моего
имени. Место назову сразу: Рим. Продрог я,
Джиакомо Казанова
недаром писал:"Осень в Петербурге
холодна, как
удовлетворенная красавица."
Семь раз я смеялся
смехом Флоры,
и явилась - проименуем,
пронумеруем - Психея, Зиглинда
или Лелла - рассудит "русская" рулетка,
жили мы тело-в-тело
два
тысячелетья,
но
не были друзьями,
но не были врагами,
а так, любовь, одним
словом...
Блаженны дочерей
твоих, Афродита Пандемос,
бросавшие
для:
бега,боя,богатства,Бога.
Хотя и блажен я (смех не грех -
отмаливать не надо),
но бросил ее
для себя.
Только. Фонька, давай канделябры...
Взял я кирку времякопа,
заступ формы такой
и разрыхлил
свое прошлое,
где самоцветные копи упованья
чередуются с трехъярусными
рудниками
как его - тьфу! -
от-ча-я-нья...
оно -
эквивалент дуракавалянью,
созерцанью не комедии дней моих,
а пантомимы моих припоминаний
о ней ли? - на арене
царскосельской мызы,
где кладбище императорких коней
вовсе не реквизит моего поэма,
а главная деталь его
(или комедьянт - что угодно) -
как живется
вам, цуцики-позвонки,
или крестцы-караси
под вольтрапами мраморных плит.
Merci, как и мне,
когда брел я зигзагом
по мызе и
каламбурил,
как принято в Краковии:
немедленно будет в свентых взенты
уразумеющей женски
выкренты
даже егозы -
настоятельницы
монастыря кармелиток,
не то что девочки русской -
хоть щеки у нее
пышки,
как у братца
у ее Иванушки,
а
канатики нервов шалят -
ведь не сталь, в самом деле.
Психологик
Федр Вдосталь-Евский свидетельствует:
"Интерьер души русской девочки
представит
незначительный интерес
разве что
для миклухо-маклая,
этнолога..А
мне как-то лень разбираться
в этом
непритязательном микрокосме."
Открыл я антологию
античной скуки и прочел:"Прилетал к нам
по ночам, как
запоздалый сюрприз, сам Эрос розовоперстый,
побочный сын Пороса и Пении, поросенок с пенисом, нес
в
руках a la Буше
стрекало разлуки." Подуло и
перевернуло
страницу.
Вспомнилось лето 7497
(1989)
Было знаменье
Барсучье (простите, Баркова)
неуклюже паясничал,
непутевый я пульчинелла,
по обычаю
тростниковую
трубочку запихал в
розу рта,
чтобы разбередить рыданий тембр,
но не всполошить понапрасну
желтолиственный
летний сад,
где и так пугала
статуй
безнадежно пытаются отвадить
тарантеллу любовников-сеттеров
от не-поправимого.
А мы в у-единенном
расставались в последний.
Я уговаривал ее по сирийски:
ГА-А-А-ХА (А -
звук-ледник),
что значило:"Мы
в мышеловке
самодовольной логики,
а логика - былинка скуки
и не даст ни шанса
об/в-ернуться,
ведь орфей
вернувшуюся эвридику
за свою - за себя! - не признает,
да и аидоней персефону.
И подарил я ей
bric-a-brac -
безделку из Исфагани
-
не станет за труд ее описанье -
на круглобокой подставке
из луночной
слонокости
(величины,кстати,
натуральной,
с механическим заводом)
алебастровый жезл желанья,
зверь мужской,
брильянтовоглазый,
лампас напряженной
жилки
янтарен. Ах-ты, кляп (couillon), тяп-ляп.
Ради симметрии дарений
поднесла мне ковер
турецкий,
на его тугой
текстильной пучине,
как на тамбурине ярмарочном,,
танцевала "осу", кривляясь
каллиграфично,
невольница-вязь,
узорная абракадабра
страсти:
"Как я тебя ненавижу,
о, если б знал ты, безумец,
как я тебя
ненавижу"
Не терпела она сумбур
аллегорий.
Встал я посреди сада
на колени и бился сандаловой
головой не в гонг
сократических этик, а в эстетства
клепало -
а-ха-ха-на-х...
Прости меня,
маленькая Лелла, что я сделал тебя
объектом
ли-те-ра-ту-ры.
Прости, что тогда-то
и так-то ты повстречала меня,
то есть свою судьбу,
пустую и ту-ту-ту...
Э-Эх, не простит.
Go! Tell the human
race that Woman's Love is Sin,
and, from her
childhood, shall the little
Female spread nets in
every secret path.
W.B.
"Europe"
В Париже по Сене три
лодки плыли, плыли - и
целовались. В лоджиях
фернана леже я просиживал дни,
на бумазею тоньше батиста
занося "Записки
флорентийского
гуманиста".
За яшмовой
столешницей перекидывались в бридж
мои добрые знакомые:
монах Луиджи Марсили и канцлер
республики мессер
Коллучо Салутати. Они поглядывали
на меня без
удивленья, и я вдруг догадался, что они
так же мертвы, как и
я.
Кстати: адрес ее:
большой проспект, д.69, кв.19, три
звонка, коммунальня.
Вычеркнем его, хотя нет,
погодим, еще
пригодится.
Ее
адрес (абсурд, да и только)
пригодился не скоро - в лето 7515 (2007)
Стояло знамение
Бычье.
Я ознаменовал начало
тысячелетья
монархическим
переворотом.
Сверху мне
строго-настрого
запретили писать этот поэм,
но
я жду наказанье за не-послушанье
и
пишу: зачлись мне заслуги
перед отчизной! n-августа
Совет девяти во
дворце Мариинском
проголосовал
единогласно -
величали меня
отцом отечества -
вот
подхалимы,..(неразб.) плеты -
а
также: утверждением и столпом,
палицей и пищалью. Триумф мой!
Державу и скипетр дали,
лавром оцеловали - нелепица (cock-and-bull),
на александрийской
стелле
высекли
"Demetrius Deo Sancto".
Теперь я шишка,
важнее чем бей,
Нечто на троне.
День первый -
(n+1)-августа труден был.
На стогнах толпы скандировали:
Vivat! Империя умерла!
Империя бессмертна! Ура!
А верзила-юрод вопил
на Сенной:
Мишура,мишура
государя!
Ярмарка,ярмарка
тирании!
Сей, просевай, решето террора!
Верные мне полки нац. гвардии -
Рождественский, Воздвижальный,
Масленичный и Обручальный
к
утру выбили дивизию оппозиции
из ресторана
"Застолье" (piggery) -
ставки всех тайных
обществ.
Ребята мои,
громилы, перестарались -
вставили себе
челюсти из брюквы
и
главаря повстанцев Г.Д-го
кочергами из угла в угол гоняя
закусали беднягу до смерти.
Поторопились до разбирательства трибунала.
Жаль,незаконно. Но по
заслугам -
сам доигрался. Как
бикфордов
пламенны были
реформы мои.
Фантазируйте
далее, фанфары!
Над
Петербургом встала звезда
новой (да, угадали) Эллады.
Под
флагштоками на марсовом поле
приказ мой поставить две-три фаланги
колес иксиона - чтобы
в них
бунтовщики и
гос.изменники
колесовались-
будущим в назиданье.
К пасквилянтам
и недовольным
наведывалась кодла моих
бирючей-тяжелоатлетов,
и
гоплит дел заплечных
зачитывал статут за печатями семью
и вносили мехи с
вином
критским, хиосским,
лемносским
и опаивали
подсудимого
до сме-, сме-, сме-
Сварливиц и печальниц
по
заветам Зевса повешивали
на
фонарях в переулках фонарных,
а к
ножке - по наковаленке-гантеле
весом
и висят, свеженькие,
как шутихи.
На сенате ( его
воскресил я)
повесили
мраморную доску моей судьбы
и
восседал я будто аль-рашид
нет, сам соломон - разбирая
ералаш сутяжничества, в
бордовой
ермолке и оксамитовом полукафтанье,
весь из себя надут,
как аэростат,
а глаз-ватерпас -
правосудье! -
Рабовладелец
всех ведомств,
и воеводств, и стратегий.
Сам
черт ногу сломит -
кто
здесь избран и извещен,
а
от званных приказал я окутать
музеи непроницаемой сеткой из
стекловаты - вроде
маскхалата,
а книгохранилища
сосредоточить
в бункерах,
облицованных
изразцами
нержавейки -
туда не проникнет непосвященный.
Тут
бы мне и разочароваться -
Да ведь очарован и не был.
Кареглазый я к(о)роль(ик)?, к(о)рол(ь)ик.
And the den nam'd
Horror held a man
Chain'd hand and
foot; round his neck an
iron band, bound to
the impregnable wall.
W.B. "The French revolution".
Я и раскаялся, макбет в миниатюре,
у камелька
одинок, не до лакомств -
месяц уже шевелились
в углу
акваланги-кошмары -
хороводы
святого витта
водили утопленные ин vino
или ин aqua-нево.
И двинулся
на меня шуваловский лес,
как повстанцев орава,
и стволы винтовок на
взводе...
Сам я на
взводе, не ждал
жакерию так скоро, мой канцлер
божился, что с/ц/ветоносит
страна как
дендрарий.
Осадили мою
резиденцию -
бывш. михайловский
замок -
и
построились в каре гусеничные
бтр-бармалеи и броне-драконы.
У меня на глазах мои регалии,
эмблемы и
древа генеалогий - в огонь,
а пепелище мостили
щебнем.
В замке моем готовили
смесь зажигательну,
подтаскивали мешки желатина,
кипящу смолу варили,
бомбы в картонки паковали,
но понял я
- паника и у нас,
и бацилла бунта
шурум-бурум -
не ровен час и...
Когда
забубнила канонада, и
Порх! - запыхали пистоны,
и запетушились петарды,
выбрался я
анфиладой подземной
и очутился - что это,
случайность?
у тучкова моста и
бежал
по линии
первой к большому проспекту.
Три звонка. Отворила Лелла -
и отвернулась. Не снизошла -
ушла в
другую. Я как на духу (tete-a-tete)
(вот идиотск. оборот)
выпалил все о...
она
сдунула пыль с этажерки, мне кивнула:
"Ты для меня теперь ничего не значишь,
так давай, переодевайся,
да
поторапливайся".
Я опешил, попятился
было,
но смекнул
что-к-чему, бросил ей
свой
камзольчик из камки
да камилавк из синей сахарной бумаги,
она мне - домотканную хламиду,
шевелюру
шпильками закрепила,
вышла такая февронья
- загляденье -
краше не было ни на
руси, ни возле.
Так спасла
меня, как витовта литовка-а-а...
И ворвались к ней, со штыками наперевес,
И услышал я крик ее, три бемоля, щемящий.
Эй, вы,
шпильманы,
страдивариусы
страданья,
хоть на небесах
присягните,
что в этих
звуках зиянья
замуровано не у -,
не -мир-,
не -анье,
а
смиренье. Сумеешь ли
так, балагур,
когда на тебя
напялят,
словно
корсет,
воздуси не-вещества.
И освищут. Прошиб меня
долговечный пот. И векшей
я поспешил скрыться в
Польше - в
она стала пятнадцатой
провинцией
империи,
вновь оперившейся
из химеры в гриффона,
после буффонады девяностых.
В кракове,
на флорианской
я наткнулся на
караул,
и лейтенант
артиллерий,
ветеран
войн n-летних,
сперва уговаривал куртуазно:
"красотка, подари хоть ночку" -
затем
прижал меня к стенке
мариацкого костела,
запустил руку под
юбку,
и
чертыхнулся, и обозлился,
и свел в участок на ул. венеции,
где меня опознали по опущенным
уголкам
губ - маску-то,
маску самодержца
сменить забыл я,
раззява.
замели
меня ни за что, ни про что.
жертва ее оказалась напрасной,
(эх, Лелла, мой тенеобраз).
Юрод дуд-кин в
семнадцатом веке писал:"жена благочестивая,
став перед царем
злочестивым, исповеда Христа. Царь же
повеле ея в ров левск
вринути. Львы же радующе лизаху тело
ея и не
вредиша..."
And is there not one
law for both the lion and the ox?
W.B. Visions of the Daughters of Albion.
Смотри и разводи
руками своими.
Где юность безумия? -
Мимо, все мимо.
Где величавая выя? -
Уже (ль?) сокрушилась.
Где стройное тело? -
Увели за калитку, за гумно, за поле
козельской березы.
Где рот-капризуля? -
Замолчался. Вливали в него пойло -
свекольник раскаянья с лавром,
да сыпали соль в глотку.
Где руки? -
Брыкались, бузили, да и. - Истлели.
Где взгляд
ясный? - Набросили на него повязку из
авинь-
онского подкладочного марселина.
И затмился.
Где риз украшенье? -
Содрали с меня их - барыш,как-никак,
да (не) поделили.
Где красота? - Там,
где нет сердцеболи, а только смрад,
мра.-а, пра-ах мой.
Где расстреляли? - В
лесу раджи индийского, в жар-
чащобе двух плачей, один плач
человечий, другой - тоже.
Где похоронили? - Да
нигде, не зарыли, хранили на дне
какого подвала...
Где подвал-то, как
полагаешь? - Да нигде, я полагаю.
Вот и не угадал, он
там, в псевдоготической часовне
посередине
тракта от федоровского городка до
царскосельской мызы.
- Может быть, может быть.
Думаешь, так и
пролежишь до? - Да нет, чепуха, покоя и
там нет, после очередной ре-рево-
люции потревожили пра-ах мой
восемь пьяных матросов,
ключицы мне крючьями разомкнули,
и свезли в ельник лахты,
там жгли и жгли, но холодно было,
как в лоджиях фернана леже - а
на клавиатуре огня я узнал иное -
в париже, по сене три лодки плыли...
Ну и ладно, это
закваска другого поэма.
19 августа - 15 ноября 1991 года